Петр Ширяев: Коротенькая женщина

Туся, подняв голову от письма, лежавшего перед ней на подушке, и куда-то всматриваясь заострившимися глазами, шепотом, раздельно произнесла:

— Ка-те-ри-на…

И слушала каждую букву.

«…а живу я в одной комнате с Тусей, — писал в конце Василий Петрович, — это разновидность существ в коротеньких платьицах, в тридцать лет выглядывающих девочками, с уменьшительными именами; вмещающих в себя — так мне думается — уйму коротеньких любвишек; в двух словах — коротенькая женщина…»

Исступленно впилась Туся в каждую букву. Запомнила покривившееся «любвишек»; запомнила каждую запятую. И, оторвавшись от письма, стукнула туфельками по дивану и замотала головой, как лошадь, которую неожиданно и больно ударили.

«…разно-видность существ…» — пыталась она еще раз перечитать, но крупные строчки выступили из берегов, и капля за каплей мокрые, неодолимые размазывались по письму фиолетовыми кляксами.

По-щенячьи, тоненько заскулила Туся, уткнувшись в письмо.

День, пустой, длинный, странный, наливался и налился горечью. Время не существовало. Задерживая всхлипы, Туся поднимала голову, режущими глазами всматривалась перед собой и видела Катерину. Катерина прочитала уже это письмо. Катерина смотрела на Тусю оттуда, из прочитанного. Так смотрит снисходительно сильный на уродца. И был мал день, и не хватало ночи, чтобы вместить пять коротких строк недописанного Василием Петровичем письма.

Туся не знала — утро было ли, полдень ли, или уход дня. Чужие руки бросили в комнату резко и настойчиво стук.

— Откройте!

Было странно, непонятно, и было страшно, что стучат, когда весь мир притаился и был как пропасть — бездонно тихий.

— Откройте!

Вооруженные, подозрительные вошли люди. Не было ни одной вещи в комнате, к которой бы не бросился настороженный глаз. Чернобородый офицер — на груди Георгий, в руке браунинг — посмотрел удивленно на встрепанную, с припухшим носиком, девочку.

— А вы кто?

Туся ответила не сразу. Припоминала что-то и собрала на лбу складки.

— Наталия Андреевна Круглопольская.

Офицер смотрел на нее, она — куда-то.

— Вы одна здесь живете?

— Одна.

— Гмм… А тут жил один… то-ва-рищ? Где он?

— Тут, тут был! — просыпалась злобно в разговор крысья полковница и даже вперед тиснулась, — тут, вот и постель его, и диван его, и чемоданишко вот…

Офицер сгреб в кулак бороду и потянул далеко в сторону стрелковидный ус.

— Вы не знаете, куда он улизнул? — спросил он Тусю.

Туся посмотрела в ту сторону, где был деревянный диван, служивший постелью Василию Петровичу. Василий Петрович, когда читал, близко придвигал к дивану большой круглый стол и садился так, что Тусе из-за ширм всегда был виден его четкий профиль.

Выпрямляясь, прямо в глаза Туся посмотрела офицеру, чувствуя, как всю ее заполняет незнакомое доселе, огромное, новое ощущение; будто вдруг выросла она, выросла в Катерину, написанную крупными, каждый слог отдельно, буквами, твердо и величаво: Ка-те-ри-на.

— Если бы и знала, я не сказала бы вам! — ответила она громко, не отрывая взгляда от лица офицера.

Офицер чуть наклонился и сощуренно всмотрелся в Тусю.

— Почему же вы не сказали бы? Вы — тоже красная?

Туся кивнула головой.

— Да.

Полковница всплеснула руками:

— Господи Иисусе! Она с ума спятила?! Не верьте, не верьте ей, оговаривает себя, не в уме!..

— Вот оно что-о? — протянул офицер, кому-то весело подмигивая. — Кра-асная?! Но тогда я вас арестую.

А Туся, выпрямленная, уносилась в растущем восторге к неведомому новому; видела себя иной, видела себя Катериной, и Василий Петрович уже ей, равной, писал письма.

— Арестуйте! Я не боюсь!

— О-о, какая же вы храбрая! — улыбнулся офицер. — Обязательно арестую, на весь вечер… Поужинаем вместе, а?

Он сделал движение взять Тусю за подбородок.

Туся растерянно отодвинулась. Широко раскрытыми глазами посмотрела на офицера, на полковницу и на других… Все улыбались.

Засмеялся и офицер:

— Ну-у не бу-ду, не бу-ду, не хныкайте! Ах, вы… большевичка!! — покрутил он головой. — Значит, вы не знаете, куда скрылся этот мерзавец?

Комната опустела.

Туся как стояла посреди комнаты, так тут же и опустилась на пол и закрыла руками лицо в неслышном и безутешном плаче.