Владимир Монастырев - Ходи прямо, хлопец

Навещать Кашлаева на его участке Клавдия не собиралась, разговор на эту тему не поддерживала и, как только он выпил свой чай, выпроводила его. Устала она сегодня — и от Карасикова, и от Кашлаева, и ото всего на свете.

На первых порах рассказывала Клавдия трудно, с длинными паузами, словно подолгу вглядывалась в прошлое. Но потом, когда попривыкла к Андрею Аверьяновичу, скованность прошла. Слушать он умел заинтересованно и сочувственно, и появилась у Клавдии интонация доверительная.

…В тресте Клавдия редко оставалась на собрания, разве уж очень уговаривали. Здесь сама осталась, несмотря на то что повестка дня ничего особенного не обещала. Итоги и задачи — обычная повестка дня. Но доклад делал начальник управления Буртовой, и Клавдия решила, что нельзя обижать своим отсутствием хорошего человека.

Собирались в красном уголке — длинной комнате с длинными, покрытыми пыльным кумачом столами. Столы вынесли, оставив один — для президиума. Заставили комнату стульями и скамьями. Народу пришло много, даже в коридоре толпились, у открытой двери.

Клавдия забилась в дальний угол, смотрела, слушала. Ей нравилось, как говорил Буртовой. Доклад у него, видимо, был написан — стопка отпечатанных на машинке листков лежала перед ним на столе, — но он не заглядывал в них, только изредка, когда нужно было привести цифры, ворошил стопку, выбирал листок и читал с него. Клавдия уже достаточно освоилась в этом строительном управлении, чтобы понимать — дело говорит докладчик или ходит вокруг да около. Буртовой говорил дело, слушать его было интересно. А когда он упомянул фамилии Тертышного и Белоглазова, Клавдия даже дыхание затаила, чтобы не пропустить ни одного слова.

Белоглазов пришел на эту стройку немногим раньше Клавдии. Угрюмоватый, настороженный парень лет двадцати восьми, может, и постарше — возраст его определить по внешнему виду было не просто: лицо молодое, а в шевелюре седые волосы. Сидел в колонии — за воровство. Возвращаться к прежней жизни не хотел. Клавдия верила — этот не врет, будет работать: у нее глаз наметанный.

И вдруг — шум на все управление: Белоглазов украл у жены мастера Тертышного кошелек с деньгами. Денег-то было — трояк рублями и мелочи копеек на семьдесят. Но дело не в том — сколько, а в том, что украл. Случилось это в автобусе, рядом ехали они из города, жена мастера — у окошка, Белоглазов — с краю. Когда сели в автобус, кошелек при ней был. Тертышная это твердо помнила, потому что из того кошелька оплачивала проезд. Когда на место приехала, хватилась (не сразу, через час, наверное) — нет кошелька. Решила, что, кроме Белоглазова, украсть некому — он всю дорогу сидел рядом.

Мастер вызвал Белоглазова, тот не признался. Твердил одно — не брал и не брал. Тертышный топал ногами, кричал, грозил отправить парня обратно, откуда приехал. Белоглазов все равно не признавался, и мастер обозвал его рецидивистом и лагерником.

После этого разговора Белоглазов сел на попутный самосвал и поехал в общежитие, собрал свой сундучок и отбыл в неизвестном направлении. Тут уж все решили — значит, он вор и есть. Чего б ему иначе бежать из общежития? А на другой день в управление позвонили из автобусного парка и сообщили, что найден кошелек с деньгами — три рубля шестьдесят семь копеек — и справкой на имя Тертышной, работающей в бухгалтерии строительного управления. Кошелек был обнаружен во время уборки салона одного из автобусов.

Вот эту историю припомнил, Буртовой в своем докладе. Говорил он о том, что нельзя обижать людей недоверием и оскорблять подозрением.

— У тебя, — выговаривал он Тертышному, — устроенный дом, семья, живешь ты в тепле и уюте, а Белоглазов только-только к месту начал прилепляться, и ты его — по голове. Где он сейчас? Куда голову приклонит? Ты коммунист, Тертышный, должен бы стать опорой Белоглазову, учителем, а ты… — Буртовой махнул рукой. Вздохнул, отпил воды из стакана и обвел взглядом сидящих в красном уголке. Клавдии показалось, что на ней он задержал взгляд, словно бы внушая: «И для тебя это говорю — не робей, в обиду не дадим…» У нее защипало в носу, к горлу подкатил ком — вот-вот заплачет, растроганная словами Буртового. Какой человек! За таким пошла бы она в огонь и в воду, сделала бы для него что угодно. И когда начальник сел на место, закончив доклад, Клавдия изо всех сил захлопала в ладоши, так громко, что на нее стали оглядываться.

Тертышный выступал на всех собраниях: распекал и призывал. Сегодня сидел, помалкивал, подпирал тяжелым плечом стенку. И когда выходили после собрания, был он насуплен и молчалив. Зато жена его старалась за двоих.