Фёдор Непоменко - Во всей своей полынной горечи

— Ну и как у тебя надои на фуражную корову? — тем же тоном громко спросил Толька, принимая игру. — Доятся они или это… сено только жрут?

Прыская и гримасничая, они веселились, как дети, которым удалось ловко провести старших, и, даже покинув сени, оглядывались, будто и здесь, во дворе, их могли подслушать.

У дороги Вера остановилась.

Белая улица, белые крыши хат, белые сады — тихая белая ночь и безмолвие. Казалось лишь, будто сверху, с высоты, где пластались, образуя перламутровые просветы, тучи, льется в оглушающую тишину ночи божественная мелодия скрипки. Нет, музыка действительно звучала где-то в селе, в динамике, но даже когда Вера поняла этот обман, ей все еще продолжало чудиться, будто мелодия звучала в ней самой, дивная, незнаемая прежде.

— Ну вот, пора, — Вера подала руку ковшиком. — Топай.

Толька притянул ее к себе, стал целовать в теплые, податливые, пахнущие первым снегом губы. Вера наконец вырвалась, перебежала двор. Махнула с порога на прощание. Толька слышал, как захлопнулась дверь, как проскрежетал задвинутый железный засов, как, успокаиваясь, но все еще гулко, на всю улицу, бухало в груди сердце. Он еще ощущал на губах своих отзывчивое слабое шевеление мягких девичьих губ, и тело помнило еще слабый отталкивающий жест руки, точно Вера хотела оторваться и не могла, не было в ней никаких сил.

Он захватил в пригоршню снега, примял, скатал тугой снежок, подержал и с размаха влепил в ствол старой вербы.

В последние годы в погоде царила совершенная неразбериха — слякоть на Новый год, снегопад в мае, — и поэтому кое-кто из сычевцев готов был разделить суждение Домахи Гармошки, высказываемое теткой с присущей ей категоричностью: «Изобрели его, окаянного, атом этот, а как с ним справиться, и сами теперь не знают, оттого он, людоньки, и крутит как ему вздумается!» И когда конец декабря выдался снежным, с морозными синими утрами и малиновыми закатами, с кружевными узорами на заиндевелых деревьях и оконных стеклах, приверженцы точки зрения тетки Домахи были посрамлены: зима была как в старые добрые времена. С рассвета над хатами свечкой стояли сиреневые дымы, и была такая тишь, что слышно было издали, как где-то гремит, разматываясь, колодезная цепь, как падает на дно криницы ведро, разбивая зеркало воды, как скрипит санный полоз и снег под ногами, как каркает одинокий крук на опушке заснеженного леса. По селу в такую пору пахло дымом и свежим сеном, которое возили с клеверища на фермы, а в хатах, в какую ни зайди, властвовал дух свежеиспеченного хлеба, пирогов, сдобы — верный признак надвигающегося праздника.

В первый же день нового года Толька выбрался на охоту. Подбил его на это дело Володька Лычаный, много и с увлеченностью похвалявшийся охотничьими своими удачами. Он же пообещал и ружьецо раздобыть.

Утром, еще затемно, он ввалился к Багниям, перепоясанный патронташем, к которому приторочена была авоська с харчами, и с двумя ружьями.

— С Новым годом, с новым счастьем! Чтоб вам жить не как набежит, а как схочется! Чтоб вас и дождь не мочил и куры грошей не клевали и вообще — привет!

— Уже дернул сто грамм, — улыбнулась Анюта. — Не мог подождать!

— Праздник, тетка Анюта, раз в году такой бывает, — оправдывался Володька, ставя в угол ружья. — И потом на всякий случай заправился, потому что не знаешь, поднесут тебе где или нет. Опять же для согрева, поскольку мороз…

В печи жарко полыхал огонь, и что-то там, в пылающем чреве ее, жарилось, шкварилось, потрескивало, и красные отблески пламени играли на противоположной от печки стенке, на лице и руках хозяйки, зарумянившейся от близкого тепла.

— Это ты мне такую рухлядь приволок? — поморщился Толька, взяв из угла одностволку. — Это же спринцовка, а не ружье! Оно хоть стреляет?

— Еще как! Оно, правда, давненько не чистилось… — пояснял Володька, пока Толька, переломив дробовик, заглядывал в патронник. — Месяца два, должно, в болоте на ставку лежало — с лодки охотился, уронил и никак не мог найти, все облазил, аж потом только осенью, когда воду спустили, достал. Заржавело потому малость. Ствол мохом немного зарос, но дырка, кажется, есть. Выстрелишь — прочистится. Но бой у него!.. На сто метров, бывало, как шарахну — с зайца только пух летит!

— Вот заливает, паразит…

— Точно говорю! Пух облетит, а зайца поминай как звали! — смеялся курносый Володька, охваченный тем радостным нервным возбуждением, с которым охотники ждут начала охоты.

— Сидай до столу, — пригласила Анюта. — А ты, Толя, в погреб спустись, принеси огурчиков на закуску.