Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Хватит! — остановился вдруг Антон и, держа девушку за плечи, сказал так, чтобы все слышали: — Аня, я хочу на тебе жениться!

— Что? — от неожиданности она даже забыла закрыть рот.

— Факт! Хочу тебя в жены взять. Хибара есть у меня, деньги будут, а моя полоса земли почти рядом с полем Гаспара.

— Да ну тебя к лешему!

— Что? Что ты сказала? Гаспар, поди сюда! Факт!

Но Упениек уже не слушал Антона так внимательно, как недавно.

— Что такое?

— Я, Гаспар, на твоей дочке жениться хочу.

— Ну-у? — растерялся Гаспар. — Разве ты?.. — начал он, но тут же стоявшая Анна закричала во все горло:

— Отец, убей меня, если хочешь, но ни за какого Антона я не пойду! Скорее повешусь или в пруду утоплюсь!

— Аня, что с тобой? Факт! — очень удивился Антон.

Гаспару тоже показалось, что это уж чересчур. Собственная дочь вздумала перечить отцу, слово которого в семье закон! Упениек локтями отстранил сидевших рядом и, тяжело ступая, подошел к дочке.

— Это ты мне, мелюзга, грозишь?

— Вот, вот! — поддержал Антон.

— Да ну тебя! — Анна резко отвернулась. И не успел отец что-то предпринять, как она уже была за дверью.

— Вот тебе! Факт! — прошипел Антон. — Но я тебя, девка, догоню… Ей-богу, догоню!

Выбежав во двор, Анна услышала, как стукнула дверная ручка, как в сенях скрипнула надтреснутая половица. Ах, так? Антон догонит ее, отведет обратно в избу? Врешь, Антон! И не с такими она управлялась! Усатого немца прошлой зимой так вилами огрела, что тот по сей день, наверно, помнит ее. Аня любому в руки не дастся…

Она побежала по дороге, затем вдоль болота, прямо к хутору Пекшана. За спиной, как в тумане, таял крик Антона:

— Аня, Аннушка, не беги! Факт! Чтоб тебя тысяча чертей побрали!..

Какое ей дело до каких-то Антонов? Она все бежала и бежала, пока, вконец запыхавшись, не свернула с дороги и не упала под ивовым кустом. Ищи теперь ветра в поле!

А дальше что? Как ей быть? Ведь она не птица, которая, как только на земле становится трудно, расправляет крылья и улетает. Ведь Анна точно путами связана. Была бы мужиком, как брат Петерис. Ушла на заработки — и живи среди хороших людей. Не везде ведь так, как в Пушканах. А она что? Помогает отцу и матери копаться в их шести пурвиетах. В прошлые зимы ходила в волостную школу. Кончила. И больше уже, наверно, учиться не будет. Как примириться с этим? Ей так хочется учиться, так хочется. Неужели ей плестись по жизни, как плетешься за пущенным на залежь стадом? А что, если отец будет настаивать на замужестве? Обещает отдать ее какому-нибудь Езупу или дурному Антону? Нет и нет, будь что будет, но она не поддастся. Не поддастся и… и…

Огороды богатого хозяина Озола занимали широкий склон за коровником — высоким каменным строением с коричневой дранковой крышей и скрипучим флюгером на коньке. На склоне, пропитанном навозной жижей, земля была тучной и плодородной.

Свекла, брюква, репа и морковь тут разбухали прямо на глазах и осенью тяжелели, как коряги, и нелегко было выдергивать их из земли. Убранные корнеплоды скотницы Озола парили, крошили и сыпали в кормушки коровам и свиньям весь год, скотина богатого хозяина отправлялась на пастбище, тяжело посапывая, и весною какую-нибудь траву просто не замечала. Сыта была. Потому-то хозяйка Озолов каждый четверг возила на рынок тридцать и более фунтов обернутого пергаментной бумагой желтого, пахучего масла, которое охотно разбирали городские барыньки и скупщики из Риги, платя гораздо больше, чем женам селян за комья масла, завернутые в льняные тряпицы и листья кувшинки. В волости считали, что в год Озол за одно масло выручает не меньше, чем другие хозяева за зерно, лен и свиней вместе взятых. Эти крупные доходы хозяину-балтийцу обеспечивали обширные огороды, грядки с сочной свеклой, репой, морковью на обильно унавоженной почве.

Но корнеплоды требуют тщательного ухода, пожалуй, не менее тщательного, чем ребенок. Потому Озол, кроме батраков и батрачек, нанятых на год или полгода, летом и осенью брал еще поденщиков. Где-нибудь в Курземе или Видземе, где люди больше стремятся работать в городе, в нужное время найти рабочие руки посложнее, но в Латгале иначе. Незанятых деревенских женщин, парней и подростков здесь хоть отбавляй. Притом — дешевых работников. Обычно мужику, у которого всего лишь несколько пурвиет земли, зимой недоставало крупы, или приправы, или же возка соломы — корове подкинуть, пока весной солнце не растопит серые болотные кочки и на них не пробьются глинистые пузыри. Каждую весну тому или иному жителю деревни приходилось занимать то пуд зерна, то пятерку или десятку деньгами. Их можно было раздобыть только у крупных хозяев. И такой господин Озол пушкановцам на самом деле казался хорошим соседом. Он одалживал, но, занимая, надо было и честь знать: пособить благодетелю на спешных работах. Отплатить трудом задарма, просто в благодарность за выручку прислать жену или подростков.