Ахияр Хакимов - Млечный путь

— Может, отдохнешь до утра, Геннадий Петрович? Дорога-то предстоит долгая.

— В поезде высплюсь. А ты иди вздремни, днем-то, я вижу, тебе присесть некогда.

— Гляди, как затянуло небо. Дождь на этот раз мимо не пройдет. А у нас говорят: «Ленивому дождь в радость». Вот и посплю за все дни.

— Я и не знал, что в ваших краях бывает так жарко и сухо, — проговорил Орлов, успокаиваясь и со свистом посасывая пустую трубку. Этим он утешал себя с тех пор, как бросил курить. — Дожди бы сейчас в самый раз, а то, смотрю, хлеба начали жухнуть.

— А как же с Западной Германией? Может, расскажешь?

— Все думаю, надо ли?

— Что, секреты какие? Тогда, конечно...

— Какие секреты! Просто не хотел старые твои раны беспокоить.

Этого Мансур не понял, с удивлением пожал плечами и промолчал.

— Да, милый мой, тут есть вещи, которые тебя касаются. — Орлов встал, прошелся, разминая затекшие ноги, сел поудобнее. — Ну, раз уж заикнулся, расскажу, — начал он, поглядывая на Мансура исподлобья. — Было так. В семьдесят четвертом к нам в страну приезжала группа, железнодорожники из ФРГ. Побывали они во многих городах, в том числе и у нас. А там — долг платежом красен. На следующее же лето их профсоюз пригласил десять человек наших железнодорожников. В ту группу попал и я. Встретили прекрасно, показали свои железные дороги, депо, всякую технику. Что тут сказать? Страна по нашим меркам — варежкой прикрыть, за сутки вдоль и поперек можно проехать. Ну, и дороги, станции — загляденье, везде чистота, порядок. Словом, уход за всем этим много легче, чем у нас. Да и строго у них с железными дорогами. За малейшее нарушение штрафы, санкции всякие и, конечно, увольнения, потому как много безработных. На место одного ушедшего десять человек в очереди стоят...

— Живут-то как?

— У кого постоянная работа, те хорошо живут, не нам чета. Но живут-то в долг.

— Как это — в долг?

— У нас как? Если ты городской житель, рано или поздно получаешь бесплатную квартиру, а у них ее надо купить, да стоит она бешеные деньги. Вот и покупают в рассрочку, чтобы каждый месяц вносить в банк с зарплаты. Всякие дорогие вещи, машина там, телевизор, мебель, — продаются также в рассрочку, в кредит. Пока работаешь — хорошо, хоть и дорого все стоит. А потерял работу — беда, платить нечем, и часто, бывает, квартиру освобождать приходится...

— Это, что ли, меня касается, как ты говорил? — удивился Мансур. Все, что рассказывал Орлов, он не однажды читал в газетах, потому особого интереса для него не представляло. Это была другая жизнь, далекая и незнакомая, не касающаяся его собственных забот. Грешным делом, он даже подумал, что рассказывает-то Орлов о своей поездке, наверное, из честолюбия, чтобы прихвастнуть немного: вот, мол, какие диковинные страны повидал.

— И до твоих дел дойдем, а рассказываю пока для сравнения: как у них и как у нас... — Трубка издала хрипло-свистящий звук. Орлов покачал головой: — Скоро пять лет уже, как бросил, а все никак не отвыкну, курить охота, невтерпеж... Да, повидали города ихние, станции разные. В мягком, с удобными креслами, вагоне повезли нас в Мюнхен... Чуешь? Тогда-то я и вспомнил, как ты рассказывал, что в войну жена твоя в тех местах в неволе оказалась...

— Вот, значит, как... — в жар бросило Мансура от слов Орлова.

— В программе было посещение Дахау, после этого в небольшом поселке остановились на обед и отдых. А мне до еды ли? Стал приставать к хозяевам, что, мол, очень хочется увидеть, как живут крестьяне. «Гут, гут!» — согласился главный и стал шушукаться с одним из местных профсоюзных деятелей. Словом, разрешили мне побывать в нескольких хуторах. И что же ты думаешь?

— Неужели?.. — встрепенулся Мансур.

— Да ты погоди волноваться-то. Сказано же, язык до Киева доведет, нашел я тот хутор. Переводчик попался толковый, да и Марту еще, оказывается, помнят в тех местах. Ее-то, проклятой, на хуторе уже не было. Говорят, умерла года два тому назад. Хозяйничает там наследник, какой-то дальний родственник, то ли племянник, то ли шурин. «Да, — говорит, — слыхал, что в войну какая-то батрачка тут жила из России. Я тогда маленький был, да и жили мы далеко, но помню по рассказам, что тетя Марта очень любила эту батрачку, относилась к ней как к родной. После войны она уехала домой...»

«Нет, — говорю, — господин, ошибаешься. Она не выдержала издевательств и сбежала от твоей тети». А тот, плотный такой, упитанный немец лет сорока, размахивает руками: «Найн, найн! Как она могла бежать, если жила здесь как в гостях?!» Ну, и пришлось выложить ему кое-что из того, что помнил по твоим рассказам. Весь перекорежился, покраснел хозяин, но промолчал. Переводчику особенно не понравился мой рассказ. Говорит: «Знал бы, зачем ты искал этот хутор, ни за что бы не стал помогать». — «Ничего, — отвечаю, — без тебя нашел бы». — «Тридцать лет уже, — говорит, — как война кончилась. Стоит ли копаться в прошлом?» Дескать, кто старое помянет, тому глаз вон. Видал, какие! Потом, когда в группу вернулись, переводчик, конечно, передал все своему руководителю, и тот как-то сразу чертом стал смотреть на нас. Узнав, в чем дело, наш старший тоже набросился на меня. «Безобразие! — шипит. — Кто тебя просил в политику лезть? Гляди у меня...» Я, известное дело, смолчал. Были бы дома, показал бы ему политику...