Юрий Стрехнин - Выходим на рассвете

— Да вы садитесь! Ходить-то, поди, еще трудно?

Но сапожник уже притащил еще одну табуретку, а сам устроился на краю верстака.

Вытащив из кармана шинели бережно завернутую в обрывок газеты фотографию, Кедрачев протянул ее Гомбашу:

— Вот, подобрал…

Кедрачев видел, как, держа фотографию на ладони, Гомбаш теплым взглядом смотрит на нее, смотрит пристально и молча.

— Жена? — спросил Кедрачев.

— Невеста, — ответил Гомбаш. — Эржика.

— Не успел, значит, свадьбу сыграть…

— А вы — ест жена?

— Есть. Натальей звать. И дочка — Любочка. Только меня на фронт угнали, она и родилась.

— Вы были на фронте? Какой место?

— Карпаты. Там и ранен. Возле города Делятина.

— О! — воскликнул Гомбаш. — Делятин? Я знаю Делятин! Там наш полк. Калиш, Станислав… Я пошел плен там.

— Сам? Али взяли?

— Сам. Ваше наступление когда, прошли год. Я — против война. Простите, против войны, — на этот раз сам поправился Гомбаш. — Война за император, за царь — кто хочет? Вы? Он? — показал Гомбаш на сапожника. Тот улыбнулся, отрицательно качнул головой.

Только сейчас Кедрачев заметил, что в закутке сапожника появилось еще несколько пленных. Кедрачев видел, как внимательно смотрят они на Гомбаша, ждут, что еще скажет. «Видно, уважают его, — заключил Кедрачев, — ишь, каждое слово ловят, хоть и по-нашему говорит. Да что — не первый день в России, научились понимать… А насчет царя он — лучше б не надо! А то за политику и загреметь можно. На фронте было — прапорщика одного под арест взяли и увезли невесть куда за такие же примерно разговоры. Петраков вон газету в руках увидал: „В политику глядишь? А политиков знаешь, куда определяют?“»

— Я пойду, — поднялся Кедрачев с табуретки. — Служба…

— Еще раз — благодарю! Шпасибо! — горячо пожал его руку Гомбаш.

А сапожник сказал:

— Приходите через три ден. Ботинки для ваш сестра будут ждать вас. Сделаю — прима!

Только через несколько дней после того, как Кедрачев вернулся с гауптвахты, Петраков, умилостивленный табачком, на свой страх и риск, без увольнительной, отпустил его повидаться с сестрой. К тому времени сапожник уже стачал ботинки. Он действительно сделал их отлично, по самой моде — на высоком каблуке, со шнуровкой, с простроченными стрелочками по бокам. И взял недорого, самый пустяк — не столько деньгами, сколько табаком, который Кедрачев для этого дела копил уже давно.

Короткий ноябрьский день подвинулся уже к сумеркам, когда Кедрачев, завернув драгоценную обнову в чистую портянку, вышел из ворот лагеря. Немного пуржило, снег, шелестя, скользил по наезженной дороге. Путь предстоял неблизкий. Лагерь военнопленных был построен на пустыре неподалеку от вокзала. Этот пустырь тянулся до первых домов города версты на три. Говорят, что, когда строили железную дорогу, проектировщики запросили у ломских купцов взятку за то, чтобы вокзал находился в самом городе. Но с купцами не сторговались и в отместку определили станции место в стороне от Ломска, от чего выиграли ломовики и легковые извозчики, а проиграли купцы и пассажиры.

Кедрачеву нужно было пройти через весь город, до окраины, где вблизи спичечной фабрики — его дом. Можно несколько сократить путь, если идти через главную улицу, Почтамтскую. Но там всегда полно офицеров. Еще какой-нибудь, по вредности или спьяну, придерется… А увольнительной нет. Лучше не рисковать, идти в обход.

«Олюнька, однако, меня нынче не ждет, — размышлял Кедрачев. Дома не был недели три. Петракову за каждое увольнение надо совать, а где возьмешь? Не у Олюньки же просить, сама едва перебивается. А у Натальи — и подавно язык не повернется. Она с Любочкой у своего папеньки для себя-то ничего не попросит. Эх, повидать бы их хоть единым глазком…»

Шел, подгоняемый вьюжным ветром, и снова и снова возвращался мыслями к жене, к дочке, и не впервые с огорчением думал, что он-то на месте Натальи не продолжал бы жить у ее родителей, непременно вернулся бы в город, в свой дом, чтоб поближе быть. И заползало в душу сомнение: вдруг да он уже не так ей нужен, как она ему?

Ефим Кедрачев женился после того, как началась война. Свадьбу справляли осенью четырнадцатого, когда уже многие ровесники Ефима были мобилизованы. Он не угадал в первый черед. Поговаривали, что хозяин спичечной фабрики, где Кедрачев работал резчиком — нарезал на нехитрой машинке щепу на коробки, — задобрил воинского начальника, чтобы тот брал по мобилизации не сразу всех, чьи руки на фабрике нужны.