Сергей Панасян - Рос орешник...

— Глаза у девочки какие красивые… Чья это кадра?

Мы с Женькой крайне удивились: Ведьма никогда не представлялась нам кадрой или чем-нибудь стоящим внимания. Для нас это была только Ведьма, притом с веснушками на носу.

— А что, мужики, с Ведьмой-то так никто и не водился?

— А кто ее знает, — зевая, ответил Женька, — что тебе она далась?

— Я завтра ее на танцы приглашу.

— Да ну? — нехотя удивился Женька и прибавил: — Мне что! Хоть старуху Устинью приглашай.

Воскресенье у нас с братом выдалось жаркое. Кололи дрова и складывали в поленницу возле ограды. Ходили в баню, пили с отцом розовую наливку. В клуб не пошли: фильм «Три тополя на Плющихе» смотрели, а я даже второй раз ходил во время вступительных, так что не идти же в третий, и на танцы не хотелось, брюки были не чищены и не глажены после субботних приключений.

Следующий день выдался пасмурный и дождливый. Мы ужинали, когда, постучавшись, зашел в избу Юрка.

— Заночую у вас? А то хозяйка мне в комнате стелет. Душно.

— На сеновале места хватит, — сказал отец, закуривая.

Синяя темень сеновала приютила нас под дырявую крышу.

— Как дела с Ведьмой? — сразу спросил я.

— Пришла.

— Да ну? И в следующую субботу придет?

— Придет.

— Провожал?

— Оставим этот разговор.

— Значит, не провожал.

Юрка замолчал. А я долго не мог уснуть, пытаясь представить Ведьму на танцах, но и лица-то ее не мог вспомнить, и засыпал с мыслью, что пойду завтра в библиотеку и посмотрю на нее. Какая она?

Но на другой день я забыл про Ведьму. И Женька, казалось, забыл. И всю неделю мы про нее не вспоминали. Но вот наступило роковое для нас обоих число — 5 июля.

Мы с Женькой стояли возле клубной печки и курили. Танцы были в разгаре. Заезженная пластинка все заедала на одном месте: «Ах как мне горько!» В углу, на диване, развалясь, угрюмо попыхивал сигаретой Юрка. Песня кончилась, середина зала опустела, столпились у стенки оживленные девчата. И тут вошла она, Клавка. Нет, она не вошла, а внезапно очутилась на пороге. Девчатам, не знающим, как скоротать время, пока заводят новую пластинку, и старающимся не смотреть на кучу парней возле печки, пришлось взглянуть на Клаву, а взглянув и узнав редкую гостью, они уже не могли не смотреть на нее. Сидящим на лавочках женщинам, обсуждавшим все и всех, выпало на долю увидеть сегодня что-то необычное, и они, почуяв это, любопытно уставились в проем двери. Там стояла Клавка и не Клавка. И я сразу понял: там стояла о н а. Я ничего не успел сообразить, но с первого мгновения понял: это о н а. А Клавка, не поднимая головы, перешагнула порог и ступила ногою на некрашеный клубный пол. И только сейчас, когда сиреневая босоножка ступила на грязные половицы, я увидел, что пол в клубе некрашеный и одна половица неимоверно широкая, а рядом — тонкая, с сучками. И Клавка ступила на тонкую и пошла, пошла посередине. И все на нее смотрели. Смотрел в упор Женька, смотрел Юрка, смотрели девчонки, ребята, смотрел я. Смотрел и не верил. Я помнил библиотекаря Клавку в широком клетчатом платье, с култышкой-прической под капроновым платком, в резиновых полусапожках. Той Клавки с этого момента не существовало, была другая… Платье ее цвета осенних кленовых листьев было длиннее обычного. Черные-черные волосы струились потоком на спину, плечи, и даже одна тонкая струйка протекла по щеке. Строгие брови длинно расходились к вискам.

Первым Ведьму пригласил танцевать Юрка. И так три раза. На четвертый Клавка отказалась и направилась к двери, но тут Женька, мой Женька, схватил ее за руку.

— Вас можно? Один танец…

— Всего один?

— Я приглашу еще, — глупо сказал Женька, не глядя на нее.

И они пошли по кругу медленно. Клавка закинула ему на плечи смуглые руки, а он, большой и мрачный, держал ее за узкую талию и смотрел сверху вниз, как она, тонкая и непостижимая, приютилась в кольце его рук и покачивалась в такт музыке. И я видел, как из-за плеча брата холодно смотрели Клавкины глаза, продолговатые, словно листья ивы. И мне захотелось уйти.

На улице было тепло. Я не пошел домой, а сел на скамеечку возле дома соседки Марёши. Густые звезды светились и падали. Чего я ждал? Не знаю. Но я ждал… час, два. Кончились танцы, в конце улицы зашумели… И я пошел туда, где жила Клавка. Пошел, остановился, подумал и снова пошел. Домишко стоял черный и тихий. Я закурил за углом сарая. И снова стал ждать. Какая-то тревога заставляла выкуривать папиросу за папиросой, причем спички все время ломались. Зашелестела трава. Я весь дернулся вперед и с удивлением почувствовал боль в груди, неясную, тягучую…