Инга Петкевич - Лесные качели

Никто особенно не удивился его вторжению, все смотрели на него просто и выжидательно. Он же страшно смутился, покраснел и в замешательстве стал вертеть головой, будто бы озирая окрестности. Меня он, наверное, не заметил, потому что, когда я окликнул его, он чрезвычайно обрадовался и порывисто бросился ко мне. Я сам был настолько озадачен его вторжением, что испугался, не случилось ли у них опять чего-нибудь, но он успокоил меня — просто он вышел погулять (это за несколько десятков километров!).

Степан пригласил его к столу. Поленов опять покраснел, шарахнулся куда-то в сторону, спугнул кур, дети засмеялись. Когда же я повторил приглашение, он как-то странно хмыкнул, исподлобья глянул на меня, обежал стол вокруг, чуть не сбив с ног Марию, и наконец уселся на скамейку верхом.

За столом он ерзал, вертелся, озирался, замешательство его было столь, мучительно, что я впервые поверил в его естественность. Мне стало жаль его. Стараясь отвлечь от него столь невыносимое ему внимание, я заговорил со Степаном о ночной рыбалке.

Поленов между тем несколько оправился и теперь недоверчиво, исподтишка оглядывался вокруг. Я предложил ему съездить с нами на рыбалку, он опять всполошился и стал отказываться с такой поспешностью, будто его неволили.

Я удивился деликатности Степана и Марии — они даже старались не смотреть в его сторону. Зато дети глазели вовсю, будто к ним приехал клоун. Я не стал больше мучить его и поднялся из-за стола.

Мы шли берегом реки, садилось солнце, и немая тишина опускалась на розовые холмы. Я чувствовал, что ему сейчас потребуется отыграться, и ждал. Он пробормотал что-то про убогое жилище, покосился на меня и вдруг спросил:

— Как они живут?

Я не понял интонации.

— Хорошо живут, — сказал я. — Нормально.

— Это все его дети? — спросил он.

— Его.

— А где он потерял руку?

— На фронте.

— Странно живут, — сказал он.

— Хорошо живут, — возразил я. — Правильно.

— И так всю жизнь?

— Тебя это пугает?

— Они верующие?

— Нет, но бог живет с ними.

— И так всю жизнь?

— Твоя жизнь, конечно, богаче?

— Нет, — сказал он, — не богаче.

— Но за тобой будущее? — невольно переходя в наступление, проворчал я.

— Нет, — сказал он. — Мне только страшно бывает сидеть на стуле. Я сижу, а время идет.

— Каждому положено сидеть на своем стуле, — возразил я.

Он досадливо поморщился, а я покраснел.

— Я живу, бегаю, люблю — и вдруг обнаруживаю себя сидящим на том же стуле, — сказал он.

Помолчали. Звенел кузнечик.

— Знаю, — сказал я. — Знаю, почему тебе не сидится на месте и любить ты не можешь. Ты романтик, а романтики не живут, а все ждут настоящей жизни. Повседневная жизнь кажется им ничтожной и обыденной. И все им мерещится, что где-то в другом месте или в будущем для них припрятана иная, полная содержания и смысла жизнь. На нее-то они и возлагают все свои надежды, а настоящее для них не важно, потому что это временно, это — пока. Они не в силах усидеть на месте, они не выносят будней.

— Ты думаешь, что я романтик? — вяло спросил он, и мне вдруг стало стыдно своих разглагольствований. Но я еще не кончил.

— Романтика возникла от неполноценности. Нет любви, но есть потребность. Отсутствие любви заменяется ее потребностью, вот и мечутся в поисках любви.

— Ты прав, — сказал он. — А тебе не кажется, что я ненормальный?

Я удивленно покосился на него, но он не шутил.

— Мне порой кажется, что ты всю жизнь учишься поступать как все. Будто это тебе не дано от природы, — сказал я.

Он странно усмехнулся моим словам.

Шли молча. В какой-то панике я пытался припомнить все те остроумные мнения и высказывания, которые я припас для него, но они почему-то не вспоминались, и мне нечего было ему сказать.

Я даже не мог понять, зачем он пришел ко мне — за дружбой, добрым советом? Может, он нуждался в помощи или в деньгах? Чего он ждал от меня? Мне вдруг показалось, что он в большей степени, чем мы, чего-то ждет от людей и в чем-то нуждается, но ни одна из принятых форм общения не годится ему, и не потому, что он ею брезгует или пренебрегает, а потому, что просто не подходит, по размеру хотя бы.

И не потому ли, не в силах сказать точно, он большей частью говорил что придется или просто глупости? Вот и теперь он явно силился что-то сказать, но слова не шли.

— Да, все это так, но… — Он озирался, точно ища вокруг единственно точной формулировки, но не нашел… — Мир такой большой… Как мы можем быть правы?!