Владимир Комиссаров - Старые долги

— На прошлой неделе был у вас насчет прописки…

— Ничего не знаю…

Наверное, важной птицей был хозяин — держался солидно, лейтенанту трудно было перед ним подчиненным не выглядеть.

— Ну как же! Я еще тут с женщиной разговаривал. Такая чернявая, пожилая… Женой вашей назвалась.

Дверь распахнулась, и Калинушкин прямо обомлел: вышла к ним женщина вроде та же, а вроде совсем не та — молодая, румяная, рыжая. Вышла, сунула под нос паспорта и давай отчитывать:

— Я вам не чернявая и не пожилая! Выбирайте выражения, уважаемый! Или не научен?

А то, бывало, уже за полночь наткнется лейтенант на компанию в скверике. Сидят на скамейках стиляги, каких в старом Ярцевске в милиции на примете держали, — волосатые, бородатые, песни, как блатные, под гитару поют или спорят:

— Брешет твоя Марта! Удобно — ни стыда, ни совести. Развесил уши.

— Ты с ней дело имел или понаслышке?

Калинушкин наблюдал в сторонке. Долгий опыт подсказывал: надо пресечь, не дай бог порежутся, всегда было так — о бабах заспорят, значит, драки не миновать.

— Ха! Я ей такую программку задал! Реле в дым, мне выговор, а еще ремонтировать заставили…

Александр Иванович переводил дух: похоже, не о бабах речь.

Несмотря на некоторые странности в поведении, люди здесь жили культурные, по улицам пьяными не шатались, не дрались, не сквернословили в общественных местах. И все же работы у лейтенанта не убавилось.

Дело в том, что земляки Александра Ивановича очень скоро поняли, какие блага несет им институтский городок. Здесь был гастроном, где на прилавках-холодильниках из светлого металла лежала всяческая снедь в прозрачных пакетиках, иная даже разрезанная на ломтики — только в рот положить. В универмаге стоял и висел сплошной дефицит: лакированные сапожки, импортные куртки и пальто до пяток самой последней моды. По душе пришлось ярцевским старожилам и новое кафе, которое, не в пример чайной, в шесть вечера выставлявшей кукиш висячего замка, работало допоздна. В интимном полумраке кафе удобно оказалось доводить до кондиции деликатные напитки с помощью бутылки «экстры», прихваченной в магазине. Но более всего привлекал сердца горожан новый клуб ученых. Дважды в неделю там шли фильмы — не такие, какие им показывали в старом, облупленном кинотеатре, а все больше заграничные, с пальбой, драками, полураздетыми красотками.

Магазинами ярцевцы стали пользоваться тотчас, тут им никто не мог слова сказать, хотя порой и пытались: горожане постоянно делали некоторые запасы. Ярцевцы в таких случаях держались стойко, заступались друг за дружку в очередях и отражали натиск новоселов, пытавшихся пробиться к кассе с пакетом колбасы или пачкой масла. Кафе они тоже обжили скоро, тем более что, одевшись в дефицит, внешне совершенно перестали отличаться от обитателей институтского городка и выдавали себя, лишь только когда начинала сказываться кондиция. С клубом было сложнее: вход туда сразу же определили по пропускам. Ярцевская молодежь брала клуб ученых с бою, просачивалась тайными путями. Если же своего не достигала, то выражала обиду в словах и поступках: недавно угнала от клуба бочку-цистерну с квасом и угощала по дороге желающих.

И начальник отделения, конечно, вызывал Калинушкина, спрашивал строго:

— До каких же пор безобразие терпеть будем? Развел, понимаешь, у себя на участке бандитов!

Александр Иванович задумчиво разглядывал серебряный герб своей фуражки, которую вертел в руках. Он соглашался с начальником — безобразий кругом немало, но в отличие от него философически считал, что так было, есть и будет, если не всегда, то еще долго. Поэтому возражал:

— Какие же это бандиты? Ребятишки озоруют. Меры приняты.

— Какие меры? Конкретно!

— Которых с бочкой задержали, родителей ихних оштрафовали. Три беседы провел в школе…

Александр Иванович перечислял принятые меры, и постепенно на его румяном, но суровом от резких солдатских складок лице проступало выражение мечтательное и счастливое. Начальник с неодобрением смотрел на Калинушкина, подозревая — и не без оснований — философическое настроение у своего подчиненного. У лейтенанта действительно совсем некстати возникала перед глазами давняя, из его детства, картина: озеро, что под Ярцевском, большая лодка, на дне которой трепещут лещи и окуни, на дальнем берегу разинутые в яростном крике волосатые рты рыбаков и он, Сашка, с дружками, изо всех сил выгребающие чужую лодку против волны…