Олег Михайлов - Час разлуки

— Ты уж не скрывай, сознайся, что согрешил…

Бог мой! Да она никак убеждена, что в несчастье с Аленой повинен он!

— Доедай, был второй звонок, — ответил Алексей, замечая кровавые от помады крошки в уголках ее рта.

— Мне ребята-медики очень хвалили фильм, — болтала Стекляшка. — Обязательно, говорили, посмотри «Козленок за два гроша».

«Что ж, если фильм хороший, приглашу Алену», — думал Алексей, подталкивая Стекляшку ко входу в зал.

— Я сегодня могу приехать к тебе. На всю ночь… Отпрошусь с дежурства… Ты хочешь? — сказала Стекляшка, касаясь его щеки своей, когда они сели.

«Почему я раньше не видел, какие у нее щеки? Словно мукой присыпаны… А ведь она не пудрится…» — думал Алексей и механически ответил:

— Конечно, хочу… — но тут же спохватился: — Только не сегодня. Сегодня я занят.

— Тогда я приеду попозже… Ведь надо же нам с тобой наконец серьезно поговорить.

Вот еще не хватало! По своей дурацкой мягкости Алексей не мог отказать как отрезать — жалел Стекляшку. Но как тягостно было объяснение, которое угрожающе приближалось!

— Все-таки не приезжай… У меня срочная работа, — буркнул он под вступительные фанфары киножурнала «Новости дня».

Однако Стекляшка с неожиданным упрямством замотала головой.

После кино, проводив ее, как обычно лишь до троллейбуса, Алексей долго бродил по улицам, пока не оказался на Зацепе. У Алены.

Он отворил дверь в подвал, откуда пахну́ло кислым коньячным духом. Но коньяка тут не пили, предпочитали вино фруктовое или сучок. Да тут и не жили раньше: обитаемым считался бельэтаж, а внизу плавили серебряные ложки, и кислый запах въелся в древние, метровой толщины стены.

Дома была и Алена, и ее мать, крепкая украинка-чистоплотка. Он посидел, поговорил о незначащем и дождался, когда мать вышла в кухню.

— Алена, мне очень нужно, чтобы ты поехала сейчас ко мне. Понимаешь, очень… — сказал он.

Она внимательно поглядела на него и спокойно ответила:

— Хорошо, я одеваюсь.

— Куда же ви так бистро? — с порога спросила Алексея Прасковья Никоновна, зорко оглядев их и пытаясь понять, что произошло. — А ты, Аля? Провожать идешь?..

— Есть дело мама. Я скоро вернусь, — так же спокойно сказала Алена.

После одиннадцати лифт выключался, и они поднимались пешком. На площадке между седьмым и восьмым этажом стояла Стекляшка. Она все поняла, услышав их голоса, и теперь, отвернувшись к окну, беззвучно плакала. Когда Алексей и Алена оказались на одной с ней площадке, Стекляшка, не показывая лица, быстро пошла вниз.

Алена в шубке села на старенькую тахту, у которой вместо ножек были подложены книжные тома, и ровным голосом осведомилась:

— Ну, что будем делать теперь?

Алексей предложил ей яблоки — она отказалась. «Ты даже не догадался их помыть…» — объясняла она потом.

— Алена! Я так больше не могу, — сказал он, чувствуя, что сам попадает в положение Стекляшки. — Мы с тобой знакомы больше года. А ты словно отодвигаешься от меня все дальше и дальше…

Он положил руку ей на плечо.

— Не трогай меня! Мне неприятно! — Она отодвинулась. — Ты обещал проводить меня домой. Кажется, я сделала все, что ты хотел…

— Хорошо, — бледнея, сказал Алексей. — Но я тебя провожаю в последний раз.

Молча шли они через всю Москву пешком — пустой в эти ночные часы улицей Горького, Красной площадью, Большой Якиманкой. Падал мягкий, трогательный своей чистотой снежок, от которого ночь была светлой, а старенькие замоскворецкие дома-развалюхи — нарядными. Молча довел Алексей Алену до ее дома на Зацепе и, не оборачиваясь, зашагал назад.

Вечером здания турбазы в Планерском внезапно осветились изнутри теплым, жилым светом. На танцверанде хлопотал культурник, втаскивая на эстраду старенькую радиолу. Девочки в ватниках сновали между забитых ларьков и киосков. Как обычно, на позднюю уборку винограда со всего Крыма свезли молодых работниц, учащихся ПТУ и студенток техникумов.

Одевшись потеплее, Алексей Николаевич завернул на асфальтированный, огражденный решеткой пятачок, где под рваную музыку по-журавлиному топтались девушки. Две подружки — маленькая и высокая, с одинаковым свекольным румянцем — зябли на лавочке. Они курили, часто затягиваясь, — старались согреться.

— У вас такая тесная компания, что хочется ее разбить, — сказал Алексей Николаевич маленькой. — Разрешите пригласить вас?

Та подняла дерзкие глаза:

— Меня приглашаете, а у самого небось такая, как я, дочь…