Борис Рощин - Открытая дверь

Лещинская?.. Валерия?.. Не та ли Лещинская, о которой рассказывала мне покойница сестра? Валерия Лещинская, легендарный хирург блокадного Ленинграда?

Торопливо я прочитал очерк о Лещинской. Скорее это был не очерк, а большая, и в общем-то скучная, зарисовка о ней. Автор зарисовки подробно пересказывал биографию Лещинской, перечислял ее награды, вскользь упомянул о гибели семьи — мужа и сына, щедро сдабривая все это «горячим сердцем», «жаром души», «огнем ненависти к врагам» и прочим затертым газетным штампом. Но сомнений не оставалось: моя соседка — та самая Лещинская, хирург-кудесник, потрясающую историю из жизни которой рассказывала мне сестра.

Это случилось незадолго до снятия блокады Ленинграда. В госпиталь, где работала хирург Лещинская, привезли мальчика, попавшего под артобстрел. Мальчик оказался… сыном Лещинской. Ребенок был в сознании, но состояние его не оставляло никаких надежд. Это понимали все и, конечно же, Лещинская. Все же один шанс из тысячи, наверное, был — мастерство, талант хирурга. Такого хирурга, как Лещинская. И мать начала оперировать сына. Четыре часа длилась операция. Когда казалось, что сделано невозможное и вот-вот забрезжит надежда, Лещинская потеряла сознание. Ребенка спасти не удалось.

Газетный материал о Лещинской во дворе нашем вызвал пересуды. Особенно взволнована и поражена была Варвара.

— Бабоньки, читали, сколько лет врачихе-то из восемнадцатой квартиры? — звенел во дворе ее голос. — В сорок третьем годе ей тридцать было. Это что же получается? Выходит, она меня старше?

С этого дня Варвара как-то притихла, угомонилась. При встрече с Лещинской уже не пыталась ее задеть, спровоцировать на конфликт, а лишь молча, с изумлением и откровенной завистью пожирала глазами по-девичьи стройную фигуру врачихи в модном белоснежном костюме. Сползающий на колени живот Варвары вздрагивал и колыхался, словно она пыталась втянуть его, подобрать.

Жук тоже поглядывал на болонку. Играл хвостом и сучил ножками в собачьем восхищении, но подойти к ней ближе и познакомиться не решался. Слишком гордый и неприступный вид имела кудрявая модница.

Варвара наклонялась к Жуку, трепала ладонью его остренькую мордочку, успокаивала:

— Ничего, Жучок, ничего… Мы с тобой хоть и не доктора знатные, без орденов жизнь прожили, а тоже можем себя показать.

Как-то вдруг Варвара с Жуком со двора исчезли. Я не видел и не слышал их на улице целую неделю. Дядя Вася — муж Варвары, сгорбленный, но шутейный старикашка — таскался в магазин с кошелкой и матерился негромко. Возле старушечьей скамейки он останавливался всякий раз и сообщал новости:

— Моя-то дура! Вовсе рехнулась! Не ест, не пьет, присядку делает. Собаку, натурально цирк, фокусам обучает. Пса молоком поим. Тьфу! — дядя Вася плевался, качал головой и тащился дальше.

Наконец, в воскресенье утром, после таинственного своего затворничества, во дворе вновь появились Жук и Варвара. Поначалу я не узнал их, а когда узнал, долго не мог поверить собственным глазам. Разжиревшей горласто-базарной бабы не было. Варвара похудела, стала как будто выше ростом, живот исчез под легким расклешенным плащом стального цвета. На ногах Варвары красовались наимоднейшие туфли, пышно взбитую прическу ее венчала крохотная соломенная шляпка с диковинным голубым пером. На поводке Варвара вела Жука. Нет, это был не Жук. Перед двором явился великий собачий артист, мастер перевоплощения. У него был довольный сытый вид, острая лисья мордочка гордо смотрела вперед, хвостик, некогда подобострастно шаркающий по земле, покачивался сейчас на его спине упругим крендельком.

— Жук! Ребята, смотри, Жук! — вопили мальчишки, сбегаясь.

Жук, трепетавший прежде от всякого громкого крика, и ухом не повел. Высоко вскидывая лапки и стремительно перебирая ими, он не бежал впереди Варвары — рисовал. Возле старушечьей скамейки Жук остановился на мгновенье, нюхнул на земле камушек, непринужденно приподнял лапку и побрызгал на него.

— Идем, Жучок, идем! — капризным тоном избалованной девочки пропела Варвара. — Поищем-тебе на обед свеженькой рыбки.

На следующий день Жук появился во дворе в обнове — на шее его колыхался громадный бант, дающий фору банту болонки из восемнадцатой квартиры.

Еще через день Жук щегольнул в полосатой попонке, прикрывшей его спинку. Затем новым ошейником с серебристыми бляхами.

Райская жизнь Жука закончилась так же неожиданно, как и началась. То ли от свежей рыбы, то ли от другого деликатеса расстроил он свой желудок.