Николай Романов - После отбоя

Поезд бежал по каменному приступку крутой горы, как по карнизу. Насыпь для железнодорожного полотна была столь узкой, что столбы, несущие медный провод, словно оступились, шагнув вниз к горной речушке, и застряли в искусственных железобетонных колодцах. И сам поезд, подобно речушке, извивался змеей; вагон, в котором ехали будущие строители, то казался одиноко зависшим над пропастью, то вдавливался в гору, и тогда из его окон можно было увидеть электровоз и задний вагон. Этот изгиб напоминал Борису правый участок пограничной заставы, где он служил, разумеется, без туннеля и ровного горизонтального полотна, а с перекидными мостиками, которые расшатывало ветром над ущельем, и почти вертикальными деревянными лестницами на скальных породах.

Посветлело. Казалось, чьи-то гигантские руки стали раздвигать ущелье, оно постепенно превращалось в долину, и если поезд все еще жался к отвесным скалам, то на противоположной стороне горный хребет отодвигался, но не полого, а уступами, напоминавшими гигантскую лестницу, каждая ступень которой окрашена в свой цвет: ближайшая — зеленая, покрытая цветами, за ней — густой лес с запыленными хвойными кронами, потом — серая отвесная стена с ржавой, выцветшей от солнца растительностью. Дальше уже трудно было что-то различить — серая дымчатая мгла застилала горизонт.

Изменчивы горные пейзажи, и все же каждый из них напоминал о границе. Трудности и даже опасности, вероятно, забудутся, но дозорные тропы — рубежи нашей Родины — останутся в памяти на всю жизнь.

Точкин почти насильно заставил себя отойти от окна. Надо посмотреть, что делают ребята.

А пассажиры сидели задумчивые, сумрачные, — видно, и им нелегко далось прощание с Кавказским хребтом. В каждом купе книги, журналы, шахматы или шашки, но к ним никто не притрагивался. «Нельзя надолго оставлять ребят в таком состоянии, заест тоска», — подумал Борис и вновь вернулся к мысли о создании дорожного технического кружка под руководством Симагина. Хотя бы на пару дней, потом они с Геной еще что-нибудь придумают. Он начал обходить купе, вовлекать ребят в организуемые курсы строителей…

Все сложилось как нельзя лучше: ребята увлеклись рассказами Кирки, допытывались о преимуществах той или иной специальности, кое-что даже записывали. И сам собой сложился распорядок дня. Утром трое ходоков отправлялись в ресторан, приносили алюминиевые судки, разносили по купе, заказывали проводнице крепкий чай и неторопливо принимались за завтрак. Затем трехчасовой «коллоквиум», как Гена окрестил беседы Симагина с будущими строителями. На больших станциях, опять-таки организованно, закупали свежие газеты, начиналось обсуждение международного положения, внутренних событий, спортивных новостей. Потом приволакивали уже вдвое больше судков. Обед из двух блюд, неизменный «пограничный» чай. Вечером самодеятельность: шахматы, шашки, домино, на каждого игрока по нескольку болельщиков, подогревавших и без того накалявшиеся страсти.

Комиссар успокоился, можно вновь вернуться к своему прошлому.

Наташа, обходившая стороной нашу улицу, вдруг прибежала на квартиру:

— Боря, выручай!

А немножко отдышавшись, пояснила: за девятый класс схватила две тройки. Родители в панике, настаивают, чтобы за лето пересдала, нагнали полон дом лоцманов от науки, как Наташа именовала репетиторов, а она категорически отказалась от них.

— С чего начнем? — спросил я.

— С истории СССР.

Я достал конспекты, пригласил Наташу к столу, но она предложила:

— Пойдем на пристань, будем смотреть на свое отражение в воде Кубани и заниматься историей.

Какая же ты умница, Наташа!

Я понимал, что вина за ее посредственные оценки лежит и на моей совести: хоть тайно, но мы все-таки встречались. И хорошо, что начали с истории. Не каждого педагога я радовал таким усердием, как историка. Кроме учебника читал много дополнительной литературы, смотрел художественные и документальные кинофильмы…

Мы не заметили, как стемнело. Наташа подвела итог:

— Ой, Боря, до чего же интересно ты рассказываешь, и так легко все запоминается! Давай завтра встретимся на том же месте и в тот же час, — сказала она словами из какой-то песенки…

На следующий день у прораба Горбуши возникли новые идеи по плотницкой части, и он попросил меня задержаться. Он излагал свои мысли, а я ерзал от нетерпения. Ведь надо еще сбегать домой, переодеться, да и мама непременно заставит что-то съесть. Прораб, заметив мое состояние, спросил: