Лилли Промет - Девушки с неба

Она оказалась здесь совсем одинокой.

Неприятно, очень неприятно оставаться вот так один на один со своей лиловой тенью, посреди безлюдной деревни.

А солнце уже стояло в зените.

В конце августа на деревенской улице появился незнакомый мужчина. Женщины разглядывали его в окна, раздвинув листья бегоний, а девушки, лузгавшие семечки, с любопытством смотрели ему вслед.

У незнакомца были небесно-голубые глаза.

По дороге старик тащил козу на веревке. Он остановился, выпустил из рук веревку и, хотя солнце уже давно не было по-летнему ослепительным, поднес дрожащую руку к глазам и стал рассматривать незнакомца. И пока он рассматривал, коза удрала.

— Ээ-ээ, шайтан! — закричал старик и бросился за козой.

Ванда Ситска пекла блины, дым ел глаза, и она тыльной стороной ладони вытирала слезы. Лиили распарывала пыльные швы старого пальто. Она обдумывала, как его переделать, чтобы выгоднее продать на базаре. Лиили не хотела жить за счет родителей мужа. Поэтому она шила платья и жакеты, жакеты и платья.

Рууди Популус, который в последнее время частенько заходил после работы к инженеру и всегда видел Лиили за шитьем, похвалил:

— Женские руки и коровьи губы всегда в движении.

Лиили засмеялась, и Рууди обрадовался, что всегда хмурая невестка инженера хоть раз улыбнулась. Ведь если человек не понимает шуток, то он и правды не чует.

Но что могла поделать Лиили, если горе камнем лежало у нее на сердце. От натянутой улыбки своей свекрови она убежала бы на край света. Три раза в день Ванда обращалась к ней:

— Что подать к завтраку?

— Что сварить на обед?

— Сварить к ужину картошку или поджарить яичницу?

— Мне все равно, — отвечала Лиили и не могла скрыть раздражения. Ванда смотрела на мужа жалобно, с немой мольбой о помощи: даже спросить нельзя! Как же обращаться с ней?!

И Ванда громко вздыхала.

Роман Ситска знал, что в таких случаях жена ждала от него понимания и поддержки. Но он предпочитал удалиться, пойти побеседовать к землякам или помечтать на берегу Шайтанки. Да и работа весовщика тоже была бегством из дому. Кстати, работа эта ему нравилась: принимай зерно, вели класть на весы, записывай, делай перекур. И поболтать оставалось время, вокруг не видно ни одного хмурого, сердитого лица. Ситска толковал с колхозниками о погоде, о том, какие птицы улетают первыми и каков был ильин день. Философствовал о войне и мире, о правде и праве. Дома он не мог и рта раскрыть. Лиили сразу же говорила:

— Вы повторяетесь…

В кладовой Роман Ситска с удовольствием рассказал бы больше. О том, с каким упорством работает эстонский крестьянин, как любят в Эстонии порядок в доме, какие красивые в Эстонии хутора. Или об эстонском беконе. Но это было ни к чему: татары — магометане, свинину не едят. Да и вообще умнее кое о чем помолчать. Кто-нибудь еще подумает, что он ведет антисоветскую пропаганду или подрывает колхозный строй!.. Боже упаси!

Каждый вечер он приносил домой буханочку хлеба из муки нового помола. Этот хлеб невозможно было и сравнивать с вязким пайковым хлебом. Иногда он получал на трудодни кислую капусту и другие овощи, изредка молоко. К кладовой он шел каждое утро в шляпе, лаптях, в шароварах, сшитых Лиили, и в свитере. Свитер у него был шикарный, купленный в свое время в модном магазине, знаменитом «Jockey Club».

Под вечер инженер был на работе, а Ванда пекла пятнадцатый блин. Она высчитывала: по пять каждому, — как вдруг Лиили крикнула:

— Гуннар!

В распахнутой двери стоял дочерна загорелый пропыленный мужчина в серой шинели. Ванда прижалась лицом к его груди и смотрела любовно вверх, в его глаза.

Потом Гуннар осторожно высвободился из рук матери, зажал лицо Лиили в ладонях и поцеловал ее в губы. Его милая жена поблекла, волосы ее непривычно гладко причесаны, и в глазах почему-то выражение испуга. Мать повесила шинель сына на гвоздь у двери, и Гуннар спросил:

— Где отец?

— На работе, — сказала Ванда.

— Тоже стал колхозником? — дружелюбно усмехнулся Гуннар.

— В жизни много чего бывает… — ответила мать тем же тоном и отвела сковородку подальше от лица, чтобы жир не брызнул в глаза.

Еще пять блинов.

Ванда в переднике и в косынке казалась огромной, неуклюжей и счастливой. Ее улыбка не выдавала никаких чувств, рот оставался узенькой кривой черточкой, как всегда, зато глаза смеялись. Глаза у нее были такие же голубые, как у сына.