Камил Икрамов - Дело моего отца [Роман-хроника]

— Ну что может случиться? — спросил я у папы.

— Мало ли что, — сказал отец. — Ну, а вдруг я помру.

— Мама будет, — ответил я. У меня выработался иммунитет к воспитательным разговорам.

— Ну, а если мама помрет?

Предположение показалось мне невероятным, казалось абстрактной задачей, книги про сирот я читал, и сказал:

— Тогда я буду вещи продавать.

Отец махнул рукой.

В конце августа он сказал моей няне:

— Лиза, соберите Рыжкины учебники и одежду. Он будет жить у дедушки в Москве.

Я страшно обрадовался. Дедушка меня баловал, а отец держал в строгости. Я и не задумался тогда, почему это отец отправляет меня из Ташкента в Москву. В этом не было резона, но я и не искал его. Думал, что мне повезло.

Мы ехали нашим салон-вагоном. Вместе с нами ехали несколько партийных работников из ЦК Узбекистана — кто на курорт, кто просто в Москву по делам. Ехала и секретарша отца — Лена. Мы с Леной играли в подкидного дурака, а отец со своими товарищами — в преферанс.

Однажды он послал меня в свое купе не то за карандашом, не то за бумагой. На письменном столе я увидел ужасную картину: флакон с одеколоном упал, притертая пробка выпала, одеколон растекся по столу и залил удостоверение члена ЦК ВКП(б). Отец очень дорожил и гордился этим удостоверением, а тут я увидел, что буковки на нем расплылись, чернила затекли и фотокарточка намокла. В страхе я прибежал к отцу. Я боялся, что он подумает, что это я опрокинул флакон. Отец только махнул рукой:

— А, пусть…

Странно было и в Москве. Отец никогда не баловал меня, а тут вдруг проявлял ко мне особую нежность.

— Лена, — сказал он, — вот вам деньги, походите по магазинам и купите Рыжке игрушек. Какие он захочет, такие и купите.

Мы ходили с Леной по магазинам. Были в ЦУМе, еще где-то. Там была масса игрушек. Мне нравились многие. Но я не решался попросить их. Я боялся, что отец скажет, как говорил часто: «Ну и барчук! Просто безобразие».

Особенно мне приглянулся гоночный заводной автомобиль с рулем, поворачивающим колеса. Он был цвета кофе с молоком, у него были резиновые шины, настоящее ветровое стекло и черное сиденье, похожее на кожаное. Как сейчас помню, автомобиль этот стоил тридцать рублей. Я не решился сказать Лене, чтобы она его мне купила.

Мы долго ходили по магазинам и вернулись в «Метрополь» к вечеру От шума и массы впечатлений у меня началась сильная головная боль, я страдал тогда мигренями.

Этот номер в «Метрополе» я вспоминаю часто. Это были три комнаты и холл. Кабинет выходил окнами на бензоколонку. Угловой с «фонарем». Отец заказал обед в номер. Он непривычно суетился, спрашивал меня, что я хочу есть. (Меня никогда не спрашивали, чего я хочу, считалось необходимым приучать меня есть все то, что едят другие. Только так.)

— Чего ты еще хочешь? — спрашивал отец. — Ну, говори, говори, чего ты еще хочешь?

И я решился сказать, что я хочу еще лимонную воду. Я имел в виду лимонад, который в Ташкенте почему-то назывался лимонной водой.

— А мороженое? Хочешь мороженое?

— Хочу, — сказал я.

— Какое ты хочешь мороженое? — Он назвал мне по меню несколько сортов, о которых я и представления не имел. — Хочешь шоколадное с орехами?

Лимонная вода превзошла все мои ожидания. Отец не мог догадаться, что я просил лимонад. Подали графин лимонного сока с кусками льда. Подали мороженое с миндалем.

А у меня все сильнее болела голова. Отец увел меня в угловую комнату, как раз в ту самую, где фонарь, посадил к себе на колени, стал целовать меня и плакать.

Был вечер, света он не зажигал, темная мебель, черный диван. Отец плакал и целовал меня, а у меня дико, нестерпимо болела голова.

— Рыжка, — говорил он, — что бы ни случилось со мной, помни, что я всегда был честным человеком. Я всегда был честным коммунистом. Ленинцем. Рыжка, — говорил он мне, — я хочу подарить тебе что-нибудь на память, потому что, наверно, мы больше с тобой не увидимся.

Сначала он хотел подарить мне свои очень плоские вороненые карманные часы, а потом подарил перочинный ножик о четырнадцати лезвиях. Этот нож у меня украли, когда я был учеником ремесленного училища.

С номером в «Метрополе» связано еще одно воспоминание. Отец разговаривал с кем-то по телефону. Телефон был старомодный с тонкими рычажками, на которых лежала трубка. Отец разговаривал, сердился, что-то доказывал, нервничал, а потом с маху ударил трубкой по рычагам. Никелированные рычаги разошлись в разные стороны. Человека, с которым отец разговаривал, он называл: Николай Иванович. Видимо, это был Николай Иванович Ежов, потому что Николай Иванович Бухарин уже был арестован.