Камил Икрамов - Дело моего отца [Роман-хроника]

Тогда вот и начались первые приписки и первая показуха с хлопком.

Это было, повторяю, только самое начало. Потом под руководством Усмана Юсупова создавались показатели и вовсе фантастические — многие колхозы отчитывались за стоцентнеровые урожаи.

Наглая ложь, скрытые десятки гектаров посевов и — ордена, ордена, ордена… А кто бы посмел сказать правду? Кому не памятен был 37-й? А «рекорды» тоже, как и все, «планировались от достигнутого». Инерция всеми создаваемой лжи приобретала все большую скорость, апогея же достигла при верном ученике и выкормыше У. Юсупова Ш. Рашидове. Это уже был «рекорд» республиканский.

О преступлениях Рашидова я писал несколько раз, писали и другие, но это было после его смерти. Писали мы много, но далеко не обо всем. Да, состоялось-таки перенесение его трупа из центра города Ташкента на почетное кладбище «Фараби», но ведь в семье Рашидова до сих пор хранятся Золотые Звезды Героя Социалистического Труда, знак лауреата Ленинской премии и десяток орденов Ленина. Других орденов не считал.

Мы толкуем о гипнозе сильной личности, а не стоит ли говорить о вещах более простых. Об утере нами собственного достоинства, о нежелании думать и о невозможности говорить то, что думаешь. Все это вбивалось в нас десятилетиями, и я сейчас не могу избавиться от страха, от вполне осознанного страха: не слишком ли я?

Вопрос о Рашидове нельзя рассматривать в отрыве от истории и даже конкретно от того же 1937 года.

Да, кадры решают все. Все они и решают, если они подбираются только сверху, только единолично, без всякого намека на демократию и даже на демократизацию. Все мы, писатели, служащие, рабочие, знаем, как организовывались выборы, как ловко составлялись списки у каждого из нас по месту работы. Не только директора или секретаря парткома, но даже председателя местного комитета профсоюза мы фактически не выбирали. О профсоюзных выборах надо бы говорить отдельно, ибо по замыслу В. И. Ленина именно профсоюзы должны были стать школой демократии, школой коммунизма.

А 37-й? Он не только в памяти, он с нами, над нами, а мы все еще под ним.

Вот история из середины семидесятых. Ташкент.

Заместителя министра вызвали в ЦК Компартии Узбекистана, намекнули, что возможна встреча на шестом этаже. Шестой этаж — эвфемизм, чтобы не произносить всуе имя самого Шарафа Рашидовича.

В назначенный час замминистра вышел из машины у подъезда и тут же был встречен двумя незнакомцами, которые без лишнего шума предложили ему пересесть в другую, стоявшую рядом.

Я не хочу называть имени этого человека и сферу его деятельности, потому что все дальнейшее — трагедия, о которой он вряд ли рассказал даже самым близким. Но сфера его деятельности была очень значительной. И если где-то случилась авария, если были, к примеру, человеческие жертвы… Да и к самым секретным делам он тоже имел прямое отношение. Именно об этом подумал замминистра, пересаживаясь в легковой автомобиль той же марки и того же цвета, что и его «персоналка».

Встретившие усадили замминистра на заднее сиденье, сели сами по бокам и тут же защелкнули наручники на его запястьях.

Не знаю, глянул ли арестованный на оставшееся позади здание ЦК, на шестой этаж. Не знаю, увидел ли он за стеклами Рашидова.

Везли его недолго и высадили почему-то в Линейном отделе железнодорожной милиции — ЛОМе. Обыск был короткий, протокола не составляли, и вскоре заместитель министра оказался в грязной камере, где на нарах сидели три полуголых, но зато обильно татуированных человека.

— Эй, батя! — ухмыльнулся один. — По тебе видать, что ты еще недавно при галстуке был?

— Да, в галстуке, — сказал замминистра. — Но галстук сняли, ремень и подтяжки.

— Ты небось и на машине служебной ездил?

— Да, на машине.

— Тебя, случаем, не возле самого ЦК забрали?

Тогда, как позже признался этот несчастный, он не обратил внимания на то, что случайные сокамерники и про это «угадали».

— Ты ведь коммунист? — спросил его один из разрисованных.

Растерявшийся арестант ответил, что коммунист и даже назвал свой немалый партийный стаж, а вопрошавший крикнул:

— Бей его, он красный!

Били его все трое, били по лицу, свалили на пол, били ногами и приговаривали:

— Если вы, красные, в семнадцатом году власть бы не захватили, мы бы сейчас не в тюрьме сидели, а королями были, мы бы капитал имели…

— Хватит, хлопцы. Погодите! Что вы делаете? — остановил приятелей третий, который до сих пор говорил меньше других. — Зачем так сильно бьем его? Пусть он и красный, но ведь человек все-таки! Может, он в войне участвовал? Может, он с немцами воевал? Ты воевал, батя?