Людмила Репина - Был смирный день

В избе потемнело, и с новой силой загудели комары, запищали мыши и захлопали крыльями бабочки. Затем видения исчезли, и снова молодая перестала слышать.

В избу заходили люди, и Марья все рассказывала, что им-то пришлось пережить: когда Варвару привезли, положили на кровать, то волосы ее стали оттаивать, — клюква-то из них на пол и посыпалась мерзлая, камушками, ровно слезы замерзшие скатывались. А баушка Дуня так перепугалась, что сразу домой засобиралась, деточки, говорит, у нее дома одне, обревелись. Варвару обмыли, обрядили в ее венчальное платье, и старуха Мохова стала молитву читать над ней. Сутки читала. На другой день к вечеру у Варвары вдруг румянец и появился. «Ну, милые мои, видывались ли такие виды, чтоб покойники вдруг зарумянивались…» — говорила Марья.

Проснулась Варвара от ощущения под собой мягкого песка. И был он чистый и светлый, а над нею река тихая, бесшумно рыбы плавают и шевелят ртами. Вот одна белая проплыла прямо перед глазами, вильнула красными плавниками и хвостом, за ней другая, с любопытством заглядывая в глаза. Вдруг увидела — не рыба склонилась над нею, а женское лицо, и явственно слышится разговор. Но в глаза, через толщу воды в реке, слепит солнце мутное, и веки закрываются, и она снова лежит недвижима и не знает: люди говорят рядом или рыбы, и кто она, где, и будто не слушает, а сон видит. А речь идет о чьем-то счастье, но не завидно ей, потому что она была уже не она и ничего не помнила и не представляла, кто она и что с нею, и имени своего тоже не помнила.

Говорили три голоса, приглушенно и вкрадчиво:

— А пара какая была. Оба молодые да красивые. Он парень веселый, глядит соколом, глаза ясные, на дело спорый. Идут, помнится, они с поля, и на голове у нее венок, васильки да ромашки вплетены в колоски. И в руках букет.

Чуть не на крыльях мчатся. А я все из своего окна смотрю и вижу, никак к матери ведет. Взяла миску, вроде за делом к ним пошла, но в дом не вхожу, окна-те открыты, я и слушаю: «Посмотри, говорит, мама, на эту девушку и подумай, зачем я к тебе ее привел?» А мать-то Макарушкина, царство ей небесное, ему и отвечает: «Смотрела я да заглядывалась на наших невест — хороши, но такой красы ненаглядной не привидывала». А они бух к ней в ноги: «Мамочка, мамочка, полюбились мы». Ну, мать, что мать: «Совет вам да любовь, дай вам бог так любить и уважать всю жизнь. Не было у меня дочки, теперь есть».

— А я тоже видела их вместе: бегу я как-то по-за огородами, это весной было, как раз перед войной. А цвело-то все кругом, ну диво, чисто диво. Иду это я, думаю, крапивы бы мне где поросенку нащипать, подошла это и слышу: в огороде у них воркуют двое, вижу, стоят и вот обнимаются, и вот целуются. Я думаю, что из них дальше будет? И схоронилась за углом, малинник у них в угле-то цвел, и не видно меня. А он, молодой-то, взял ее на руки да и понес меж гряд и как дите малое и баюкает и приговаривает: голубка, чу, моя, да ненаглядная моя. Так вот все носил да носил, я уж устала смотреть. Отдохнула, цвету нанюхалась и подалась потихоньку, думаю, не сглазить бы, уж больно они хороши были оба.

— Вот, милая, как все начинается и как все обертывается. Видимо, лето красное в году два раза не живет.

— И я на нее налюбоваться не могла: идет с работы, бывало, швея-то наша, модница, платье по фигурке сшила, коса вокруг головы, да вся такая ладная, а к щекам спичку поднеси, так вспыхнет — такой румянец был. Другой раз глянуть глаза не поднимаются…

— А свадьбу-то их помнишь?

— Как не помнить! Свадьба была на всю деревню. Как поехали по деревне кататься на тройке, а молодежь-то ленты растянули поперек дороги и гостинцев просят…

Ленты, ленты, разноцветные, так и вьются, и вьются, и летают…

Она с интересом стала вглядываться в тех, кто говорит, вот прошла одна из говоривших в угол и положила свернутую бумагу за картинку, спрятала. А она лежала и думала, что ж это за мужчина там с бородой в углу и свет перед ним?

А те люди в руках какую-то рамку держали — чем-то любовались. А на стене квадрат пустой отличается пятном светлым на обоях. Что-то там висело, но что?..

Лето кончилось. Вот-вот покатятся поспешные денечки бабьего лета. Нигде и никто так не ждет его прихода, как деревня. Лето — пора страдная, кормилица, понятно. С весны ранней как пошло: вспахать, посеять, потом прополка, потом боронование, потом окучка, потом полив, потом сенокос подошел, потом уборка зерновых, сбор плодовоягодных, овощных, одно созревает за другим — всюду забота и сила требуется. И, наконец, бабье лето. Последняя неделя сентября — начало октября.