Пётр Столповский - Про Кешу, рядового Князя

— А чего он муштрует!

— Отвечайте по уставу! — повышает голос капитан.

О, это уже не ефрейтор Шевцов! Кеша молчит, потому что не знает, как в этих случаях отвечать по уставу.

— Скажите, Киселев, вы хотите служить?

— Я?

— Да, вы!

Вот это вопросик! Нельзя ли полегче? Надо служить, значит будет служить, какой разговор. Впрочем, Кеша мог бы ответить по чести-совести: хочу, дескать, только пусть мной командуют солидные люди, а не всякие там… И пусть меня поменьше заставляют бегать. И еще пусть… Нет, об этом лучше помолчать.

— Надо, товарищ капитан, — отвечает Кеша.

— Ясно, что надо. Я спрашиваю: вы хотите служить, как все?

Что тут ответить, если против всех ожиданий служба оказалась такой неласковой? Особенно эта беготня. Скажи, что ему расхотелось служить, тут такое начнется!

— Так что же вы молчите? Мне нужно знать, с кем я имею дело. Мы ведь с вами, по сути, в одном строю.

— Хочу, товарищ капитан, — решается, наконец, Князь.

Ротный пристально смотрит Кеше в глаза, и тот не выдерживает взгляда.

— А ведь вы врете, курсант Киселев. Мало того, что вы разболтаны, так еще и неискренни. Ясно, что армию вы представляли себе чем-то вроде пионерского лагеря. А настоящая служба кажется вам незаслуженным наказанием. Это же у вас на лице написано. А вся беда оттого, что у вас нет ни малейшего представления о дисциплине.

Ротный умолкает с таким видом, словно хочет сказать: что, мол, на тебя слова тратить, все равно отскакивают, как от стенки горох.

— Сейчас вы запомните хотя бы то, что в армии невыполнение приказа командира есть тяжкое преступление. Сейчас вы курсант, поэтому на первый раз эта выходка вам пройдет. Думайте, курсант Киселев. Вы свободны.

Кеша поворачивается кругом.

— Отставить!

Князь с испугом и недоумением смотрит на ротного: неужели передумал и хочет всыпать по первое число?

— Вы свободны.

«Что за фокусы? — лихорадочно соображает Кеша. — А-а, ясно!»

— Есть! — козыряет он и поворачивается уже как положено, то есть через левое плечо.

Кеша выходит из казармы во двор. Лучше бы он не выходил, а продолжал мило беседовать с ротным. Во дворе обнаженные по пояс парни цепочкой стоят у турника и по очереди выделывают на нем какие-то кренделя. Вот поэт Калинкин подходит строевым к перекладине и, легко подпрыгнув, хватается за нее цепкими пальцами. «Поди ж ты, карапет, а достал!» Калинкин делает один переворот, другой, затем осёдлывает перекладину и, непонятно как придав телу вращение, изображает собой мельничные крылья. Покрутившись в свое удовольствие, он мягко спрыгивает в опилки и снова строевым идет в конец шеренги. Ну и гвоздь! Где только выучился?

Шевцов замечает Кешу.

— Курсант Киселев, снимайте гимнастерку и становитесь в строй.

Ага, снова на «вы» перешел, по-уставному. Известная примета. Теперь держись, Князь!

— Есть, товарищ начальник!

— Отставить! Отвечайте, как положено!

— Есть стать в строй!

Вот народ! Могут они что-нибудь без устава делать или без него ни шагу? Сны-то этим сержантам тоже уставные снятся или все-таки разные? А парни стоят и над ним же, Кешей, хихикают. Уж больно быстро они привыкли к уставной жизни, словно родились для того, чтобы маршировать по плацу, крутиться на турнике под команду сержанта и петь удалые песни по пути в столовую. Что за жизнь, скажите, пожалуйста…

По Кешиному мнению, Калинкин взболтнул мозги, покрутившись на перекладине, и теперь пытается мелко острить:

— Князь, что это у тебя ухо красное? Ротный, случаем, не подержался за него?

А парни подпевают:

— Ты все еще не на губе, Князь?

— Плохо вы знаете Кэшу Киселева, девочки! — бодрится тот.

— Да уж тебя-то знаем, ты один у нас такой.

— Это какой такой?

— Филон, какой же еще…

Между тем Кешина очередь неумолимо приближается. Нельзя сказать, что турник навевает на него ужас, но и ничего хорошего он не ждет от этой буквы «П». Кеша нутром чует, что она таит в себе какой-то подвох. Если он когда-то цеплялся за перекладину или за ветку дерева, то разве для того, чтобы позабавить публику. Он повисал на одной руке, судорожно дрыгал свободными конечностями и издавал вопли, которые сделали бы честь лучшим представителям душевнобольных.

— Курсант Киселев, к перекладине!

— Есть!

Парни пока не догадываются, что им предстоит рвать животики. Но сейчас на их лицах засветится неприличное любопытство.

Итак, отполированная ладонями труба — над бедной головой Князя. Он поддергивает штаны, взмахивает руками, чтобы подпрыгнуть, но не прыгает, а скалит на перекладину зубы.