Александр Грачёв: Сторожка у Буруканских перекатов [Повесть]

— Я спущусь к нему, а вы летите к его бивуаку! — прокричала Гаркавая пилоту.

— Добро! — Пилот кивнул. — Только поторапливайтесь! — Он выразительно показал руку с часами: было без десяти шесть.

— И я с вами, можно? — спросил Шурка, когда Лида была уже у дверцы.

— Нет, Шура, — властно сказала Гаркавая, — ты скатай там палатку и приготовь все для погрузки на вертолет. Идет?

— Ладно, — с неохотой ответил Шурка, помогая ей вылезти из кабины и стать ногами на верхнюю перекладину трапа. Он придерживал трап и следил за Гаркавой до тех пор, пока девушка не ступила на землю. Потом ловко и уверенно выбрал трап, плотно прикрыл дверцу, и вертолет полез вверх.

А в это время Гаркавая стояла перед Колчановым — великорослым, сутуловатым детиной, обросшим черной бородой, и бесконечно счастливыми глазами рассматривала каждую черточку его обострившегося, с хмурыми бровями лица.

— Жив, Алеша, жив… Как я боялась… — Она не заметила, как оказалась в такой близости к нему, что голова ее коснулась его широкой груди. — Как я боялась за тебя…

Колчанов застенчиво обнял ее, потом бережно отстранил.

Выслушав рассказ Лиды о причинах, приведших ее сюда столь необычным способом, он еще больше нахмурил брови и проговорил недовольно:

— Решительно не к чему было поднимать эту нелепую панику. Я бы и сам завтра добрался до Чогора.

— А ты видел, что у тебя лодка пробита в двух местах и надпись на палатке?

— Это еще пять дней назад…

— Браконьеры?

— Они. Я знаю, кто это сделал. Только не пойманный — не вор. Думаю, что он мне все-таки попадется, негодяй.

— Но кто это?..

— Ты его не знаешь, из города один хорек. Он каждый год тут хищничает. В прошлом году я с ребятами поймал его и передал Кондакову. По-моему, это он опять пожаловал сюда. Когда я проходил перекаты, он с приятелем прятался в протоке.

— Так мы видели их лодки!..

— Я тоже видел их. Правда, он перекрасил моторку и другой мотор поставил, кажется, восемнадцатисильный японский «томоно». Он мощнее прошлогоднего. А лодка та же. Но не было бы счастья, да несчастье помогло, — весело проговорил Колчанов. — Вот я проявлю пленку и покажу тебе, что я тут нашел. — Сумрачное по самой своей природе лицо его заметно преображалось — становилось светлым и приветливым. — Целое нерестилище обнаружил, Лидочка, больше сотни бугров насчитал!

— Все это очень хорошо, Алеша, но нам нужно поторапливаться, чтобы засветло прилететь в село.

— Да ты на самом деле ихтиолог или нет? — вдруг сердито спросил Колчанов.

— Почему ты думаешь, что я не ихтиолог? Ты глубоко ошибаешься, Алеша… Но ведь вертолет ждет, времени у нас в обрез.

— Время, время! — сердито ворчал Колчанов, сгребая ногой головни в ручей. Потом подобрал рюкзак, кинокамеру, ружье. — Я ей, можно сказать, про святая святых, а она и слушать не хочет.

— Честное слово, Алеша, я рада за тебя — и что ты жив и что все это нашел.

— Между прочим, Лида, — уже спокойно сказал Колчанов, — я не полечу с вами. Лодку бросить не могу, — добавил он, когда они, загасив костер, двинулись вниз по ключу.

— Ты что же, все лето тут будешь сидеть у лодки? И вообще, как ты на ней уедешь?

— Заклею и уеду.

— Чем ты ее заклеишь?

— Смолой. Я тут надрезал кору на нескольких лиственницах, уже натекло граммов двести, и сегодня, думаю, будет столько же. Отрежу несколько кусков палатки и начну наклеивать на дыры один на другой с обеих сторон днища.

На пути к бивуаку он не раз останавливался у крупных лиственниц и, неуклюже горбясь, осторожно отвязывал от ствола коробочку, искусно свернутую из березовой коры. На дне желтел чистейший янтарь — древесная смола.

Было около семи часов, когда Колчанов и Гаркавая достигли берега Бурукана. Бивуака уже не было — палатку со всем ее содержимым погрузили в кабину, а лодку пилот привязал к днищу фюзеляжа. Колчанову оставалось только затащить в вертолет пса и самому занять место в кабине машины. Перегруженный вертолет с трудом оторвался от земли и взял курс на Средне-Амурское — пилот спешил достичь его засветло.

Профессор Сафьянов коротал время за разговором с секретарем райкома партии Иваном Тимофеевичем Званцевым — человеком лет пятидесяти, мускулистым, подтянутым. Разговор затянулся, и Сафьянов то и дело подходил к окну, беспокойно всматривался в предвечернее небо, прислушивался. Вертолета не было.

— Подождем до заката солнца, Николай Николаевич, — успокаивал профессора секретарь райкома, — часов до восьми, а уж потом будем принимать какое-нибудь решение.