Василий Сологуб - Сотвори себя

Будто облака в небе, проносились дни, недели, месяцы, а Лида все избегала встреч, пряталась, в разговоре отмалчивалась. Не могла переступить через саму себя — Левко властвовал ее душой.

И тогда начал Жгура действовать напролом. Прибегнул к угрозам. Пошел к матери, Марьяне Яковлевне, и предъявил категорический ультиматум: «В случае отказа я сам себя и белокосую ведьму застрелю из ружья…»

Не помогло и это. Не устрашились угроз мать с дочкой.

Тогда пустился Григорий на новые уловки:

— Шут с тобой, Лидка, оставайся в старых девках! Я себе найду и красивее, и умнее…

И так день за днем, прибегая к хитростям, сломил наконец девичье упрямство…

Лида не помнит, как все произошло. Наступило будто помрачение. Охватила вдруг боязнь: а что, если и в самом деле может засидеться в девках, не выйдет замуж совсем?.. Позорище! И согласилась, как в омут бросилась.

Обезумевший от радости Григорий пошел вокруг нее вприсядку.

И не успела сна оглянуться — появилась на свет синеглазая дочурка Оля… Растерялась, сникла поначалу, потому что наивно верила, что дети рождаются от великой любви, а здесь дал жизнь ребенку совсем чужой ей человек.

Зато Жгура был на седьмом небе от счастья. Возился с девочкой каждую свободную минуту. Вырезал ей из дерева забавных человечков, зверюшек: медвежат, зайчат… В ответ на эту привязанность благодарные ручонки тянулись к нему, обнимали его огрубевшую шею, трогали колючие, часто небритые щеки. Жгура замирал от счастья.

Лида на какое-то время отошла у него на второй план, тут она, и вроде бы нет ее рядом. Вспоминал о белокосой ведьме лишь тогда, когда хотелось есть или надо было постирать рубашку.

…Долго еще стояла Лида в чулане, наблюдая в одноглазое оконце за мужем. Что-то невероятное, должно быть, стряслось с ним… Таким удрученным она никогда еще не видела его. Рванулась было к двери, чтобы спросить, в чем дело, но тут же остановилась: все равно ничего не скажет. Если сочтет нужным, сам раскроет душу.

Вошла в хату. Заглянула на печку к Оле:

— Смотри, дочка, не раскрывайся. Разогреешься на печке, простуда и отойдет.

Вскоре на веранде послышались шаги Григория. Распахнув дверь в комнату, остановился на пороге пошатываясь, будто пьяный, наигранно-торжественно проговорил:

— Пляшите, Лидия Кирилловна, от счастья!

— Ты это о чем? — пристально посмотрела она на его посеревшее лицо.

— Танцуй, говорю! Твой Левко возвратился из пекла… Из Германии!

И больше ничего не слышала Лида, ничего не видела: ноги подкосились… И она в бессилии опустилась на пол.

С распущенными светлыми волосами, в легкой кофточке, испещренной золотистыми пчелками, она была похожа на девочку-подростка, вдруг споткнувшуюся о высокий порог и растянувшуюся тут же у двери.

Григорий, как заведенный, зачерпнул воды из ведра ковшом, попавшимся под руку, и принялся медленно тонкой струйкой поливать на лоб, на грудь жены.

Лида раскрыла глаза, будто пробудилась от кошмарного сна… Тяжело дыша, чуть приподнялась, оглянулась вокруг, соображая, что же с ней случилось, и уставилась помутневшими глазами на Григория:

— Прости…

— Изменила?

— Кому? — испуганно вырвалось у нее.

— Мне! — как выстрел, прозвучал выкрик.

— Нет… Нет… Левку я изменила…

В воздухе сеяла густая изморось. В этих мелких капельках, падавших с высоты, утонуло небо, солнце, земля. Покрытая лужами дорога, пролегавшая около двора, лениво петляла куда-то в беспросветную даль.

Дрожали под холодным дождем нагие деревья, хмуро сутулились вдовьи землянки, сиротливо жались к пепелищам, будто хотели согреться…

Уже две недели крутояровцев не выпускает из своего плена осенняя слякоть.

На плоском взгорье красовалась пестро разрисованная хата-светлица Григория Жгуры.

По собственному проекту соорудил он горницу-хвастунью, увенчал ее жестяным петушком.

Новый дом всегда источал аромат свежеиспеченных калачей. Казалось, вычищенные до блеска стекла окон отражали все солнечные лучи, безбрежную лазурь небес, сочную зелень юного сада, а зимой — подсиненную белизну снегов. Григорий не мог налюбоваться творением своих рук, не мог натешиться семейным согласием. Сначала на руках носил Лиду, старался угодить ей, потакая всем ее желаниям. Остепенился лишь тогда, когда родилась дочка. Стал сдержанным, более рассудительным. Не то что охладел — разумно ограничивал свои душевные порывы…

В будни жил только работой в колхозном саду, а в праздники всего себя отдавал домашнему хозяйству…