Николай Зарудин - Ровесники - сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 8

Совхоз живет, как армия, переходящая в наступление. Старик Ведель не выходит из подвала до самого вечера. Я его видел несколько раз: он проходит по утрам из своего домика, окруженного галлерейкой, ранее всех. Овидий уже свел с виноделом близкое знакомство и рассказывал о нем, полный обычного восторга.

— Это замечательный тип демократа! — говорил он. — Вот пример истинного артистизма человека труда. А внешность! Он носит рабочую кепку с достоинством великой фамилии. Осанка его напоминает старых охотников за сернами из Шварцвальда…

Овидий наговорил много и, конечно, не забыл упомянуть о себе. Он бросил это вскользь, как всегда: в семье винодела дамы говорили не только о вине…

— Вера Ивановна страшно мила! Она сконфузила меня до красноты, говоря о сходстве с молодым Байроном…

Так, так! Мы приглашены все к Эдуарду Августовичу. К моему удивлению, Поджигатель казался очень довольным. Я знаю, что он чрезвычайно щепетилен в общении со старыми специалистами.

У входа на боковую дорогу меня остановил часовой. Он валялся на камнях между виноградными кустами, читая потрепанную книжку. Ружье его лежало здесь же.

— Стой! — крикнул он грубо, поднимаясь с земли. — Чего тебе здесь нужно? Шляться на участке не полагается.

Промедленное замешательство.

— Как… шляться? — пробормотал я, изумляясь. — Вот у меня пропуск. Пожалуйста! Здесь есть печать и подпись директора Яшникова.

Я совал ему удостоверение под самый нос.

— Ну, что? Видите: «Раз-ре-шается свободный проход по всей территории совхоза и виноградникам…»

Часовой медлительно рассматривал бумажку. Он повернул ее несколько раз во все стороны с настойчивостью упрямца, верящего только самому себе. Его сожженное зноем лицо глянуло на меня старыми боевыми степями и пехотным полком. Такие падучие глаза мне приходилось видеть у конвоиров, принимавших пленных офицеров и никогда не доводивших их до штаба дивизии, несмотря на самые суровые приказы.

Малый вертел пропуск с холодной насмешливостью.

— Ну? — спросил я его. — Видите подпись Директора…

— Директор! Директор! — буркнул он, небрежно складывая пропуск. — Чего он там написать может? Мы и без него все это знаем. Им там легко любезности разводить. Сказано вполне категорически: родного отца к ягодам не подпускать. А ты мне пропуск! Пущай Директор сам тогда за меня становится.

— Так как же быть… товарищ?

— Чего «товарищ»! Нечего нам тут разговоры разговаривать. Сюда — не по ягоды приезжать. Тут народ с утра до вечера спину гнет… Государственный интерес. А ты мне с про-пус-ком! Теперь каждый сам должон сознание иметь.

Он перекинул ружье за плечи, пыльные скулы его подергивались, в глазах играла черная батрацкая непримиримость.

Я собрался уходить. Ничего не поделаешь, этот парень доверяет только себе… Но его книжка… интересно, чем может он заниматься, валяясь целый день на раскаленных плитках камней?..

День кипел и сиял, как никелированный самовар, зелень листьев вздувалась синими пузырями ожогов. Сухая жажда валялась на виноградниках, высунув каменный шершавый язык.

Я поднял с земли развихренную, выгоревшую от солнца кипу страниц, прочитал заголовок… Вот оно что! Парень совсем не склонен заниматься беллетристикой.

— Что же, на агронома, стал-быть, прицеливаетесь? — спросил я, аккуратно складывая книжку и кладя ее обратно на камни. — Здорово!

— Там видно будет, — ответил он сухо. — А по виноградникам ходить, товарищ, нечего. Можете после кому хотите жалиться.

— Ладно, — сказал я совсем дружелюбно. — Дело совсем не в этом… Я не собираюсь никому жаловаться. До свиданья!

Я отправился домой. Парень проводил меня взглядом исподлобья, одергивая серый дырявый пиджак. Я оглянулся несколько раз: он стоял неподвижно, бритое, заросшее пыльной щетиной лицо его бугрилось куском черствой земли. Мне показалось, что он хотел что-то крикнуть вслед. Быть может, мне нужно было упомянуть в разговоре о Жан-Суа? Он тоже караульщик. По этой профессиональной линии мои шансы могли бы подняться.

Но я упомянул несколько раз фамилию Директора и намекнул на возможность между мной и им не только служебной близости. Это — совершенная глупость. Все переменилось в мире. Имя Директора для караульщика — только упоминание о той воле, за которой следят здесь тысячи глаз. Караульщик был прав: нечего кичиться знакомством с Яшниковым, — он сделал то, чего должна добиваться эта воля, он довел ее до логического конца. Они всегда любезнее всех — директора и полководцы, но поправка караульщика — это смысл революционной демократии. Караульщики и прочие парни в дырявых пиджаках всегда вносят в жизнь и историю окончательные поправки. Так вода и ветер, помогая солнцу, быстро довершают великие дела созидания и уничтожения. Они творят эти дела коротко и беспощадно.