Леонид Платов - Правая рука

Перед боями у озера Хасан японских солдат для храбрости «накачивали» водкой. Винный перегар — вот чем был на практике хваленый «дух» императорской армии...

Но на этот раз отрезвление наступило очень быстро. От боевой спеси японских самураев не осталось и следа, когда на них обрушился великий гнев советских патриотов — героических бойцов Красной армии. Советские бомбардировщики и артиллерия своим огнем «сбрили» вершины сопок, на которых засели японцы, вместе с японскими укреплениями и солдатами. Советские танки и пехота сметали все на своем пути. Под проливным дождем пуль бойцы соревновались за честь первыми водрузить на вершине отвоеванной сопки победное красное знамя.

Это был великий подъем сил — подлинное вдохновение героев. Оно владело всем Дальневосточным фронтом, — от командующего до рядового бойца, от гранатометчика, прорывавшегося сквозь проволочные заграждения, до врача-хирурга, под грохот канонады делавшего операции в полевом врачебном пункте.

«Правая рука» — рассказ о замечательных людях советской военной медицины, о тех, кто не участвовал непосредственно в битве, но очень много сделал для победы. Это был весь медицинский персонал, работавший на фронте, — санитары, медсестры, врачи, няни в госпиталях. Их воодушевляли бессмертные слова Сталина о том, что в нашей стране самый ценный капитал — люди.

Достижения советской медицины, самой передовой в мире, исключительная, самозабвенная забота о раненых бойцах, героизм медицинского персонала в будничной работе — еще одна победа, одержанная нами у озера Хасан. 90 процентов (а в отдельных госпиталях 98 процентов) всех раненых бойцов получили возможность вернуться в строй.

Товарищ Ворошилов сказал, что мы победим малой кровью, — и на озере Хасан мы победили малой кровью.

Точно поезд прогремел по мосту...

Журба на мгновенье оглох и только видел, как беззвучно шевелятся губы на лице Петренко.

Осколок шрапнели скользнул по каске, оставив темный след. Голова была цела, только звенело в ней на тысячу ладов. Руки же как были, так и остались, окаменев, на гашетке пулемета. Сверху нажимали руки второго номера, продолжавшего безостановочно стрелять.

— Чего ты мне пальцы ломаешь! — сказал ворчливо Журба.— Я от пулемета никогда не уйду. Я живой...

Бой шел с полдня. Японцы отдавали советскую сопку вершок за вершком, цепляясь за каждую скалу, бугор, любое укрытие. В прорезь щитка видна была серая трава, дымившаяся от пуль.

— У нас никак вода кипит, — сказал снова Журба.

— Тут закипишь, — отозвался Петренко, еще проворнее подавая ленту.

От накалившегося пулемета шел пар.

Из обеих фляг Петренко перелил в кожух пулемета холодную ключевую воду.

Несколько капель упало ему на руку. Он слизнул их, — с утра бойцов томила жажда. Потом с сомнением щелкнул ногтем по фляге, — на дне чуть слышно плеснулась воща, — пододвинул Журбе.

— Все — в кожух! — сказал Журба, не оборачиваясь, и повел дулом влево, туда, где в груде камней сверкнули вдруг плоские штыки. По камням полоснула очередь, штыки исчезли.

— Честью ж вас, гады, просят, честью! — убедительно сказал Журба.

Веселое вдохновение боя нарастало в нем...

Разбросав ноги, горбатя сильные плечи, он как бы врос в пулемет. В ладонях жгло, — так крепко сжимал он гашетку. Гулкими ударами откликалось сердце на нервную дрожь пулемета.

Никогда еще так полно не жил он, как сейчас.

Сорванный голос донесся до них сквозь лязг, свист, уханье.

«За Сталина, вперед!» Это лейтенант Кульков повел бойцов в штыковую атаку. Он пробежал мимо, махнув маузером. Журба и Петренко поволокли пулемет следом.

Вдруг пахнуло на Журбу жарким ветром, как из раскрытой печи. Земля вывернулась из-под ног, и прямо перед собой он увидел облако...

Он подумал вначале, что это вспышки снарядов. Потом догадался, что смотрит в небо, по которому плывут облака. Он лежал навзничь.

Неподвижность его показалась ему странной, неестественной. Мысль бежала еще по инерции рядом с Петренко. Не уронить бы патронные ящики! Пулемет установить подле гряды камней, в брошенном японском окопе! И сразу очередь за очередью! Ленту, Петренко, ленту...

Медленно повернул он голову.

Справа было пусто. Руки не было. Только обломок плечевой кости торчал одиноко и страшно, белый, в кровавых лохмотьях...