Леонид Платов - Правая рука

Журба согласно кивал головой. Затем он открыл рот, но доктор сердито перебил его:

— Знаю, знаю! Все вы только об этом и спрашиваете. Не о том — будете ли жить, а о том — сможете ли сражаться. Сможете! А теперь спать! Мертвый час. Дисциплины не вижу, боец!

Он ушел.

— Хороший человек, — заметил Бечвая шопотом из-под одеяла. Потом сказал сердито: — А ты, если и теперь больной будешь, ты просто, кацо, свинья будешь, и я с тобой незнаком!

Но до этого не дошло. Журба стал поправляться.

Он лежал, удобно вытянув ноги, и слушал радиопередачу из Москвы.

Диктор сказал внятно:

— А теперь по заказу бойца-дальневосточника Петра Журбы, находящегося на излечении в Энском госпитале, передаем его любимые песни: «Песнь о Сталине» и «Если завтра война...»

Сознание, что он не останется инвалидом, что он сможет вернуться в часть, к товарищам, к своему пулемету, бодрило. Он по-иному глядел теперь на мир: «Повоюешь еще, Журба, покажешь гадам силу своей руки!»

Мышцы и кости прекрасно срастались. Журба пробовал двигать рукой. Пока что это удавалось неважно. Как только пытался он отвести ее в сторону, пронизывала боль.

— А вы смелей, смелей двигайте, — подбадривал Чижов.

От Бечвая он узнал, что в своем батальоне Журба считался первым гармонистом, и придумал в связи с этим необычную лечебную гимнастику.

Однажды он явился в палату с разукрашенной лентами гармоникой.

— Ну-ка, — пригласил он Журбу.

Соседи по палате заинтересованно вытянули шеи.

Конфузливо улыбаясь, Журба перекинул ремень через плечо, взял аккорд и охнул. Все засмеялись. Рассмеялся и Журба.

— А вы что-нибудь повеселее, — заметил Чижов. — Это пройдет. Играйте чаще.

Густые вздохи баяна стали часто доноситься теперь из палаты Журбы.

Вначале, точно пробуя ходить, он неуверенно и слабо перебирал лады. Потом музыка захватывала его, опьяняла, он забывал о ране, о боли, играл все смелее, все громче...

Через несколько дней, проходя по коридору, Чижов услышал из палаты дробный стук каблуков, хлопанье в ладоши и частую скороговорку плясовой.

Он остановился в дверях. Бечвая, отставив в сторону костыль, ходил по кругу. Журба сидел спиной к дверям. С крутого каменного плеча его щегольски свисал ремень баяна. Нога отстукивала такт.

Он лихо поводил плечом, растягивая гармонь на полный вздох, изгибал ее дугой, рассыпал мелкие звонкие переливы. Играл он и вправду отлично.

Чижов залюбовался им.

— Ваш больной? — спросил начальник госпиталя, подошедший послушать.

— Мой.

— Хорош.

И они пошли по коридору дальше, продолжая обход.

Возвратившись с курорта в гарнизон, Журба выполнил все формальности, явился к начальству и теперь с особой тщательностью расчесывал перед карманным зеркальцем пробор.

Петренко не отходил от него ни на шаг.

Они осмотрели уже и пулемет,— Петренко ухаживал за ним на совесть, — царапины от пуль были зачищены, каждый винтик лоснился от масла.

— Что ж, в клуб, Петя, пойдем?

— Посиди здесь! — сказал Журба строго. — Еще дело есть.

Он стоял перед Чижовым, огромный, молчаливый, улыбающийся.

Чижов коснулся пальцами его плеча, провел по руке до кисти, надавливая мускулы.

— Тут не больно? — спрашивал он быстро. — А тут? А как сгибается в локте?

Журба вдруг перехватил руку Чижова, крепко, изо всех сил сжал ее и тотчас отпустил.

— Годен, годен! — закричал Чижов, дуя на посиневшие пальцы и встряхивая ими. — До чего здоров! Подкову согнешь.

Журба, отступя немного, широко улыбался.

— Ваша работа, товарищ доктор, — сказал он скромно.

Вот и весь рассказ о том, как одному из бойцов Первой Особой Приморской Армии была возвращена боеспособность.