Александр Малышкин: Круг. Альманах артели писателей

Скала и шторм. Скала и плащ, и шляпа.
Скала и Пушкин. Тот, кто и сейчас,
Закрыв глаза, стоит и видит в сфинксе
Не нашу дичь, не домыслы втупик
Поставленного грека, не загадку,
Но — предка: плоскогубого хамита,
Как оспу перенесшего пески,
Изрытого, как оспою, пустыней,
И больше ничего. — Скала и шторм.

В осатаненьи льющееся пиво
С усов обрывов, мысов, скал и кос,
Мелей и миль, и гул, и полыханье
Окаченной луной, как из лохани,
Пучины. Шум и чад и шторм взасос.

Светло как днем. Их освещает пена.
От этой точки глаз нельзя отвлечь.
Прибой на сфинкса не жалеет свеч
И заменяет свежими мгновенно.
Скала и шторм. Скала и плащ, и шляпа.
На сфинксовых губах — соленый вкус
Небесных звезд. Песок кругом заляпан
Сырыми поцелуями медуз.

Он чешуи не знает на сиренах,
И может ли поверить в рыбий хвост
Тот, кто хоть раз с их чашечек коленных
Пил бившийся, как об лед, отблеск звезд.
Скала и шторм, и скрытый ото всех
Нескромных, самый странный, самый тихий,
Играющий с эпохи Псамметиха
Углами скул пустыни, детский смех.
…………………………………………………

Мысль озарилась убийством.
Мщенье? — Но мщенье — не в счет!

Тень, как навязчивый евнух.
Табор прикрыло плечо.
Яд? — Но по кодексу гневных
Самоубийство — не в счет.

Прянул и пыхнули ноздри.
— Не уходился еще?
Тише, скакун, — заподозрят.
Бегство? — Но бегство — не в счет!

Цыганских красок достигал,
Болел цынгой, и тайн не делал
Из черных дырок тростника
В краю воров и виноделов.

Загаром крылся виноград,
Забором крался конокрад,
Клевали кисти воробьи,
Кивали безрукавки чучел,
Но шорох гроздьев перебив,
Какой-то рокот мер и мучил.

Там мрело море. — Берега
Гремели, осыпался гравий,
— Тошнило гребни изрыгать,
Барашки грязные играли

И шквал за Шабо бушевал
И выворачивал причалы.
В рассоле крепла бичева
И шторма тошнота крепчала.

Раскатывался балкой гул,
Как баней шваркнутая шайка,
Как будто говорил Кагул
В ночах с Очаковскою чайкой.

В степи охладевал закат;
И вслушивался в дрязг уздечек,
В акцент звонков и языка
Мечтательный, как ночь, кузнечик.

И степь порою спрохвала
Волок как цепь, как что-то третье,
Как выпавшие удила,
Стреноженный и сонный ветер.

Истлела тряпок пестрота
И, захладев, как медь безмена,
Завел глаза, чтоб стрекотать,
И засиял, уже безмерный,
Уже, как песнь, безбрежный юг,
Чтоб перед этой песнью дух
Нивесть каких ночей, нивесть
Каких стоянок перевесть.

Мгновенье длился этот миг,
Но он и вечность бы затмил.

Привычка к спичке — искорка привычки
К светилам истинным. Но спичка мне люба
Не менее — и потому люба,
Что чую я обличий переклички,
Что чую: в маленьком обличьи спички
Таится мира пестрая судьба.

— Чирк! — и зарумянится
Скрытница огня,
Солнышка племянница,
Солнышка родня.
Деревянным запахом
Полыхнет лесам,
Улыбнется фабрикам,
Дальним корпусам…

Случается: бреду в ночном тумане,
Бреду в тумане плотно одинок —
И, как ребенок, вспомнивший о маме,
Я просияю и взлучусь лесами,
Лесами, корпусами, небесами,
А небеса и сами
Взлучатся дальними мирами —
Когда нечаянно в кармане
Чуть громыхнет неполный коробок.

В стоны стали погруженным
В шепоть шкива, в свист ремня
Как мне брызгнуть по Гужонам
Радость — искрой из кремня?

Надо выбить, вырвать, вызвать,
Не успевши затвердеть
Из-за лязга, из-за визга
Дрожь у тысячи сердец.

Надо вызнать кранов скрежет,
Протереть и приладнять
То, что треплет, кружит, режет
Болью будущего дня.

Ты о чем замолк, формовщик?
Выбей годы в звон листа!
О тебе теперь бормочет
Закипающая сталь…