Александр Малышкин - Круг. Альманах артели писателей

Тугоплавкого металла
Зачерпни и пей до дна —
Пусть и этой песни алой
Влага — горлу холодна;

Если горло стало горном,
День — расплавленным глотком —
Голос — будь огнеупорным,
Рвущим легкие гудком.

Пусть же все колеса сразу
Затрепещут, зазвенят —
Сложат песню к фразе фразу,
Прокатив через меня.

Встретились. Шуршала травами
Ткань в станке сквозь гул и мглу.
Незабудками лукавыми
Цвел электро-мотор в углу.

К рычагу склоненная усталая
Вздрогнула запыленная бровь.
Видели: в чаду затрепетала
Светлым голубем любовь.

Утром радостные вместе шли мы
От полуночных ворот;
Ласково кивал кудрями рыжими
На заре вздыхающий завод.

Только — каждый взор встречной — насмешкою,
Каждый шопот — плетью вслед:
— Глупый! Над мгновеньями не мешкай!..
На земле любви и счастья нет…

Но взревели гневом камни города,
Горечью позора и обид.
За толпой настойчивой и гордой
Стих завод, покинут и забит.

Были дни: от холода и голода
Трепетные прятали слова.
Был за каждым уходящим годом
След дымящийся кровав.

Трупы жгли в полях и трупной мглою
Заволакивалась синь.
Город глох зловещею могилою,
Тишью вымерших пустынь.

Ржавчиной сочилась по окрайнам
Скорбь заводская и тлела новь.
В схватках счет теряли дням и ранам
Берегли — винтовку и любовь.

Буду вечно тосковать по дому.
Каждый куст мне памятен и мил.
Белый звон рассыпанных черемух
Навсегда я сердцем полюбил.

Белый цвет невырубленных яблонь
Сыплет снегом мне через плетень.
Много лет душа тряслась и зябла
И хмелела хмелем деревень.

Ты сыграй мне, память, на двухрядке,
Мы недаром бредим и идем.
Знойный ветер в хижинном порядке
Сыплет с крыш соломенным дождем.

Каждый лик суров, как на иконе.
Странник скоро выпросил ночлег.
Но в ржаном далеком перезвоне
Утром сгинет пришлый человек.

Дедов сад плывет за переулок,
Ветви ловят каждую избу.
Много снов черемуха стряхнула
На мою суровую судьбу.

Кровли изб — сугорбость пошехонца.
В этих избах, Русь, заполовей!
Не ржаное ль дедовское солнце
Поднялось над просинью полей?

Солнце — сноп, и под снопом горячим
Звон черемух, странник вдалеке,
И гармонь в веселых пальцах плачет
О простом, о темном мужике!

Нынче утром жимолость
в росной влаге вымылась,
ломится на приступ,
зеленит фасад.
Вихрем крыльев машучи,
стонет царство пташечье,
и сосняк вихрастый,
из травы выпрастываясь,
лезет хвоей в сад.
—

Знала, — спорить нечего, —
про такое пекло.
Ведь недаром с вечера
что-то сердце екало.

Чуть со старой вишнею
май сдружил перила,
я мечту давнишнюю
пташкой оперила.

Звонких песен в горле ком
затянув потуже,
взмыла в небо горлинка
собирать подружек.

Брызгами росы пылил
луч, с рекой судача. —
Только тут рассыпали
птичий звон над дачей.
—

Натворили в час такого:
за подкоп взялись улитки.
Ветер, вздыбив частоколы,
треплет ветхие калитки.

Гнутся, смятые сиренью,
балки, словно из картона.
Плющ бунтующий к смиренью
нудит гордые фронтоны.
—

Трясясь лихорадкой, балкон и ступени
ныряют в зеленой охлынувшей пене.
Дом сжался. Он жалок. За жерлами окон
испариной зноя намяк и намок он.

И вот, — за плетенье
оград и площадок
отпрянув в смятеньи,
он просит пощады.

Он выкинул шторы
как флаг перемирья,
чтоб зелени штормы
не все перемыли,

и, двери осклабив сухую десну,
встречает повстанцев, несущих весну.

В ночи я трогаю недоумелый,
Дорожной лихорадкою томим,
Почти доисторическое тело,
Которое еще зовут моим.

Оно живет своим особым бытом —
Смуглеет в жар и жадно ждет весны,
И — ком земли — оно цветет от пыток,
От чудных губ жестокой бороны.

Рассеянно перебираю ворох
Раскиданных волос, имен, обид.
Поймите эти путевые сборы,
Когда уже ничто не веселит.