Владислав Титов - Проходчики. Всем смертям назло...

— Самоставы есть? — спросил бригадир.

— К-к-какие тебе с-с-самоставы! Не видишь, по самый пуп села. В-в-вагами н-надо…

— Домкрат бы сюда, — осторожно посоветовал Вадим.

— А еще лучше подъемный кран, — подтрунил бригадир. — Со стрелою. Пак — и готово! А над головой солнышко горит. Куда подсунешь домкрат?

— Так разгрузить ее, ко всем чертям собачьим, едри те три дрына! — Гайворонский аж каску сдвинул набекрень.

— Слушай, Вадим батькович, да ты же гений! — воскликнул Семаков.

— А породу по карманам рассуем или этому гению за пазуху нагрузим, — сквозь зубы процедил подошедший Борис.

— Го, за пазуху, что за пазуху! — обиделся тот. — Подгоним погрузочную машину, навалим ей в ковш, а потом…

— Бегом! Гони машину! — радостно гукнул бригадир, подталкивая Витьку в спину. — Вправду говорят, одна голова хорошо, а две лучше.

Витька вернулся без машины, угрюмый и злой.

— Рационализатор… — ворчал он. — У нее кабель-то не безразмерный. Всего и хватило на двадцать метров.

— Сам бы мог пораньше сообразить. А если пустую вагонетку подкатить поближе и в нее перегрузить? — не унимался Гайворонский.

— Пупок развяжется от таких каменюк! — набросился на него Борис. — Ближе десяти метров не подгонишь вагонетку!

— У кого он слабо завязан, пусть газводичкой торговать отправляется, — поддел Дербенева мастер и решительно скомандовал: — Ну, братцы-кролики, взялись!

Оскользаясь и падая, сдирая с ладоней кожу об острые края породы, чертыхаясь и подшучивая друг над другом, они перегрузили породу из одной вагонетки в другую, поставили забурившуюся на рельсы и уставшие, в мокрых снаружи и изнутри спецовках, вернулись к себе в забой. Хоть и чувствовали проходчики удовлетворение оттого, что авария ликвидирована, добычная бригада может включать струг и качать уголь, как говорится, сколько влезет, на душе у каждого было муторно.

С левой стороны штрека, у самого забоя, белели сваленные в кучу шпалы, сиротливо и будто обидевшись на своих владельцев, лежали у недоделанных канавок клеваки, молчали колонковые сверла, и сам забой казался хмурым и неприветливым.

«Они-то могут наверстать, — грустно подумал Михеичев, краем уха уловив звук включившегося струга и за ним конвейера, а через некоторое время уже отчетливый хрустящий стук падающего в вагонетки угля. — Наш график полетел ко всем чертям!»

Бригадир подумал, что непонятно как-то иной раз случается в их шахтерской жизни. Ни за понюх табака надо поступиться своими интересами и выручать других. А этого упущенного времени им никто не вернет, да и денег не доплатят и головомойку хорошую устроят, коли задания не выполнят, и если бы они отказались разбуривать вагонетку, то никто бы не заставил, закона такого нет, а они вот хоть и поворчали, но собрались и пошли и сделали то, что надо сделать. Да и с самого начала и они, проходчики, и, наверное, Семаков, пусть смутно, но были не то чтобы уверены, а по крайней мере, понимали: дело это надо сделать, и они его сделают, иначе и в глаза друг другу будет стыдно смотреть, и на-гора невесело выезжать.

Мысли шахтера вели дальше, и понемножку спадала тяжесть с души. Что ни говори, а приятно было, что его коллеги, ребята, только-только начинающие рабочую жизнь, пошли за ним без лишних разговоров, значит, поступили тоже по велению совести.

На какой-то миг Михеичеву стало по-отцовски жаль их, но он тут же отогнал это чувство.

«Чушь какая! А если бы мой сын был здесь и поступил иначе? Да я б с него семь шкур спустил! Мы ж шахтеры, а не какие-нибудь там…»

Где и кто «какие-нибудь», Петр Васильевич не стал отыскивать, потому что действительно вспомнил своего сына, а вспоминать его совсем не хотел, хотя и давно смирился с тем, что Валерий не пошел по стопам отца, не получилось желанной шахтерской династии, а двинул (по его же выражению) в финансисты. Торговый институт тоже ничего… Но Горный…

Любовь старого шахтера к своему сыну не уменьшилась от этого, но в последнее время он все чаще стал задумываться над тем, что слишком рано у современных юнцов появляется какой-то сухо-рациональный подход к выбору профессии. Грустно было видеть свое чадо и его друзей, которые в пятнадцать лет уже переболели романтикой и неотвратимо превращались в расчетливых старичков.

«Пап, ну что хорошего в твоем погребе? — Это он о шахте. — Тетя Эмма-парикмахерша зарабатывает больше тебя. И над головой у нее ничего не висит. И на пузе не надо ползать. Грязища, темнота…»