Владимир Попов - И это называется будни

С каким удовольствием выскользнула бы Наташа из этой комнаты, ушла бы от этих умных, упрямых глаз, избавилась бы от непонятного обаяния этой женщины, которая даже в минуты гнева была привлекательна. Но пятиться назад не по-рудаевски, и Наташа приняла вызов.

— Родителям хочется видеть своих детей устроенными.

— Ах, вот что!

— Да, да, устроенными. У вас семейная жизнь не получается, значит, вы не подходите друг другу. Вы… В общем Борису нужна жена попроще. Чтобы без всяких неожиданностей. Некогда ему копаться в индивидуальности, выискивать способы, как ублаготворить усложненную душу. И его любит такая. И ждет. Но вечно ждать не будет. А вы все равно разойдетесь. И Борис тогда женится с досады на первой попавшейся. Или останется бобылем. Как вы думаете, есть о чем тревожиться родителям?

Раздражение у Лагутиной погасло, лицо стало задумчиво-грустным. Несмотря на резкость и угловатость, Наташа чем-то подкупала ее, — вероятно, своей непосредственностью и трогательной заботой о брате. Но больше всего укротили Дину Платоновну собственные сомнения — не уверена она, что ее отношение с Борисом сложились навечно. С Кириллом тоже поначалу было все хорошо.

Наташе показалось, что в сознании Лагутиной что-то сдвинулось.

— Ну рассудите сами, что о вас можно думать, — сказала она. — Если у вас чувства к Боре настоящие, пора вить гнездо. Так поступают даже из элементарной заботы о любимом человеке. А если только очередной эпизод…

Лагутина придвинула к себе пухлую папку, стала поспешно перелистывать страницы, делая вид, что занята и не намерена больше тратить время впустую.

— Простите, я не хотела обидеть вас… — отступила Наташа и тут же добавила: — И все-таки вы должны ответить мне что-нибудь определенное.

— Вы так настаиваете? Что ж, скажу. Вполне определенное. В ваши годы можно было быть взрослее и тактичнее. Неужели вы думаете, что вот таким нелепым вторжением в интимные отношения двух людей заставите их жить не так, как они хотят?

Готовый металл был таким же понятным Серафиму Гавриловичу, как и выплавленный в мартене, так же безудержно густо искрил, так же легко сбегал с ложки, но видеть его приходилось, только когда наклоняли конвертор для взятия пробы и когда выпускали плавку в ковш. Все остальное время бурлил он, закрытый кожухом, и оставался недоступным для наблюдения. Приходилось состояние шлака определять на слух (а попробуй угадать, что он там говорит, чего требует, шумя внутри), металл понимать по пламени — когда перегрет, когда недогрет, когда переокислен. Есть приборы, но ими пользуются редко, чтобы лишний раз не наклонять конвертор и не прерывать продувку.

То ли дело было в мартене. В любую минуту, заглянув в отверстие крышки завалочного окна, можно проверить состояние плавки. Закипел шлак мелким ровным кипом — урезонь его известью, слишком загустел, стал тянуться, как тесто, за пузырьками газа — сделать его жидким пара пустяков. И пробу можно достать когда угодно, не задерживая процесса.

Серафима Гавриловича не оставляло ощущение, будто он на пенсии. Делать ничего не делает, а деньги получает. Разница лишь в том, что пенсионер сидит дома, а он толчется в цехе.

Испытывая непреодолимую потребность во что-то вмешиваться, кем-нибудь командовать, он прибился к бригаде Юрия. Делал все, что делали остальные, даже ломом орудовал, когда это нужно было, но больше инструктировал. То глину негусто замесили, то раскислители не на том месте приготовили, то инструмент неправильно разложили. Все ему было не так. В конце концов опека надоела ребятам, а всего больше Юрию, и как-то совершенно серьезно он пригрозил отцу, что если не оставит привычку вязаться, либо в другую смену перейдет, либо совсем рассчитается — свет клином на конверторе не сошелся.

Серафим Гаврилович обиделся и пошел поплакаться к Сенину.

Терпеливо выслушав все его сетования, Женя сказал не очень сочувственно:

— Мне лично кажется, что напрасно вы там ищете себе применение. Ну что существенного можете вы им дать? А для себя что можете извлечь? Если решили осесть в конверторном прочно, давайте буду готовить на дистрибуторщика. Вот где ваш наметанный глаз и понимание металла сослужат службу. Учитель из меня, как вы скоро убедитесь, неважнецкий, но что знаю, расскажу и покажу. — И покосился на Серафима Гавриловича испытующе — не задел ли его самолюбия, не взыграет ли в нем ретивое?

Нет. Серафим Гаврилович был вполне доволен и даже растроган. Самому напрашиваться в ученики он считал зазорным, а пригласили — можно и снизойти. К тому же и человек свой, единокровный — мартеновец.