Владимир Попов - И это называется будни

Рудаев задержался в приемной возле пустившей слезу Ольги Митрофановны. Хотелось, чтоб все видели, что та плачет, — общая беда у женщин — чувствительны, и Лагутина не исключение. Принялся демонстративно утешать ее.

— Ну что вы так горюете, Ольга Митрофановна? Вернется ваш Валентин Саввич. Конечно, первое время эта потеря будет и для вас ощутимой, но потом привыкнете. Не к такому привыкаем…

Говорил он умышленно громко, привлекая внимание тех, кто выходил из кабинета, — полагал, что таким способом хоть немного реабилитирует Лагутину. И заработал язвительную фразочку от проходившего мимо Гребенщикова:

— Не ту утешаете, Борис Серафимович. Ольга Митрофановна каждого директора оплакивает.

— Идите вы… знаете куда?! — вызверился Рудаев. — Вас она, во всяком случае, оплакивать не будет!

Уверенный в том, что Лагутина скрылась от излишне любопытных глаз у себя, зашагал к ее комнате. Дернул ручку двери — заперта. Постучал — молчание. Рванул дверь — не поддалась. Заглянул в замочную скважину — пусто. Сбежала.

Что могло хоть немного привести его в себя, вытеснить из головы сумбурные мысли, пригасить душевный накал? Цех. Только цех. Только привычный круг забот.

И Рудаев поехал в мартен.

Прошелся от печи к печи. От сталевара к сталевару. Крепкие рукопожатия, приветливые лица, неизменно бодрящее, притягивающее внимание зрелище кипящего металла сделали свое дело, чуть привели в норму. Отправился по переходному мостику в конверторный цех и пожалел об этом. Слишком длинный переход, нечем отвлечься, не на что переключиться, опять в голове сумбур.

В грехопадение Лагутиной Рудаев не верил и всякие грязные подозрения отталкивал, как влагонепроницаемая ткань отталкивает воду. Но разве любовь без грехопадения отдаляет меньше, чем грехопадение без любви? Разве не пытка видеть, чувствовать, сознавать, что другой, овладевая всеми помыслами близкого тебе человека, тем самым вытесняет тебя из его сердца? Общение с тобой уже не доставляет прежней радости, разговоры становятся приземленнее, а ласки прохладнее и суше. Незримая стеклянная стена все разрастается и разрастается, и уже не докричишься до души, и даже из тела не высечешь божественного огня. Из необходимого, желанного ты превращаешься просто в терпимого.

В ревности самое мучительное — сознание превосходства соперника. А превосходство Збандута Рудаев ощущал всем своим существом. Превосходство не поста, не должности. Превосходство личности. У Збандута было все. И во внешности что-то львиное, и выдержка железная, и умение видеть то, что для другого лежит за пределами видимого, и способность не только познать психологию человека, но и воздействовать на каждого, с кем он работал, даже на такого трудно приручаемого, как Гребенщиков. Он не требовал больше того, что человек способен дать, но и не прощал, если давали меньше. К нему относились с почтением все, даже те, кого он наказывал, потому что к этой мере воздействия он прибегал крайне редко и всегда был справедлив. Да что другие! Рудаев сам почти боготворил его и нет-нет ловил себя на том, что старается выработать в себе збандутовскую неторопливость суждений, дисциплинировать и внутреннюю собранность, душевную зоркость и умение проникать в суть вещей. Да и манера поведения Збандута — всегдашняя невозмутимость и органичная вежливость — действовала заражающе.

Рудаев вошел в цех — и тотчас включился в крутоверть разнородных дел. Поднялся на пульт к Сенину. Так, ни зачем, чтобы только постоять рядом, переброситься несколькими словами. В белой рубашке, при галстуке, Женя скорее походил на лаборанта, чем на властелина огненной стихии, с артистической легкостью распоряжающегося сотнями тонн металла.

— Вы как нельзя кстати, Борис Серафимович! — обрадовался Женя. — Что-то надо делать с кислородчиками. Второй день дают кислород с двумя процентами азота. В металле азот вырос до шести тысячных процента, подошли к верхнему пределу. Еще чуть-чуть — и наворочаем брака. А заказ-то экспортный.

— Ну да, ты мне еще будешь втолковывать, какой заказ, будто не я их планирую. — На губах у Рудаева появилось подобие усмешки. — До завтра придется потерпеть, там один блок на ремонте. Только смотреть надо в оба. А остальное как? Чугуны, по-моему, идут хорошие.

— У вас неприятности? — спросил Сенин, уловив в голосе своего покровителя необычную тусклость.

Рудаева тронула чуткость юноши.

— Как тебе сказать… Скорее у нас неприятности. Со Збандутом только что распрощались. В Индию едет.