Владимир Попов - И это называется будни

— Интеллигентская рефлексия. А может быть, святое чувство недовольства собой, заставляющее искать возможности для наилучшего использования своих способностей.

— Оттого ты и прыгаешь из бюро изобретательства в газету, из газеты — в историю завода. Мне кажется, любая из этих работ могла бы поглотить тебя целиком. Приступай к конкретному делу. Садись и пиши цикл статей или эссе — не знаю, как это у вас там называется. От тебя уже ждут отдачи, — жестко сказал Борис, не щадя самолюбия своей подруги.

Она знала и ценила его черту говорить все, что думает, и не обиделась. Только призналась смущенно:

— Тебе это может показаться странным, но я испытываю робость перед чистым листом бумаги. Как перед вступлением в новую жизнь. Своеобразный предстартовый страх. Хватит ли у меня мужества, смелости и профессионализма, не говоря уже о таланте?

— У тебя? — удивился Борис. — А твои выступления в газетах?

— Для книги требуется иное уменье. Книга воздвигается. Как завод. В ней должно найти отражение множество событий и фактов, их надо не только правильно понять, соизмерить и взвесить, но и передать единственно правильно, не приспосабливая к своему образу мышления, к своей способности толковать. Да и сама система анализа должна быть лишена шаблона. Все это очень сложно.

— И все-таки нужно заставить себя сломать робость. Пока в воду не окунешься, не поплывешь. А ты по берегу топчешься. Начнешь публиковать — сразу почувствуешь уверенность в себе.

— Или опозоришься окончательно…

— Лучше опозориться с небольшим отрывком, чем потом с книгой.

На плотине появились парни. Их не много, но достаточно, чтобы все очарование этого уединенного места исчезло. Затренькала гитара, захрипел транзистор. Бойкие пришельцы не преминули затронуть аборигенов. Не знакомства ради — чтобы развлечься. Отпустили несколько плоских шуточек, погримасничали, похихикали. Но прицельный взгляд Рудаева, его поигрывающие бицепсы и крутой разлет плеч быстро приглушили зуд озорства.

Дина Платоновна поперхнулась от сдавленного смеха.

— Умеешь укрощать строптивых. Признайся, был драчуном в детстве?

— Какой мальчишка вырос без драки? Был. И доволен. Закаляет характер. Одевайся. Поднимемся на кряж.

Шли, то и дело отводя от себя упругие стебельки репейника. Дина Платоновна внимательно смотрела под ноги. Нагретые солнцем камни, курчавое месиво невысокого бурьянка между ними. Такие места — излюбленное прибежище для змей, и здесь они не редкость.

Скальный массив оказался более пространным, чем виделся снизу, и они изрядно походили по нему, прежде чем отыскали господствующую высоту. Остановились у чахлого деревца с заломленными, как руки, ветвями, с когтистыми корнями, вцепившимися в небольшую расщелину. Впереди, в низине, расстилался цветастый, сплошь в ромашках и маках луг.

— А знаешь, вполне вероятно, — Дина Платоновна запрокинула голову, выпрямила стан, — что мы с тобой находимся у истоков русской истории. Трудной истории, кровавой. Может быть, на этом самом месте стоял шатер князя Игоря и отсюда он всматривался окрест, выбирая место для сражения с половцами. Отсюда и до Кальчика, и до Кальмиуса, — а одна из этих рек, как предполагают историки, и есть Каяла, на которой произошла роковая битва, — рукой подать.

— Шатер здесь стоять не мог — в скальный грунт кол не вобьешь, — прозаически заметил Рудаев, постучав носком туфли по камню.

— Пусть не здесь, пусть неподалеку, но меня пронизывает благоговейное ощущение, что мы с тобой бродим по священным местам.

Рудаев не слышал, что сказала Дина. Залюбовался ею, взволнованной взлетом воображения, словно видел впервые. Ее серые с прозеленью глаза смотрели куда-то вглубь, внутрь и странно не сочетались с полуоткрытым ртом, с хорошо очерченными губами.

— Ни кровожадные половцы, ни злополучные князья меня сейчас не волнуют. — Он привлек ее к себе, спрятал лицо в прогретых солнцем, встрепанных ветром волосах. — Меня волнует, что мы с тобой одни… — Беспокойная рука легла на ее бедро. — Случилось же такое, что мы нашли друг друга… Скажи, почему мне больше ничего не надо? — Затуманенный взор пополз от глаз к шее, к груди. — У меня не было еще ничего подобного… Если у нас оборвется…

— Мальчишка. Трогательный мальчишка.

— Меня так бешено тянет к тебе. Почему в тебе столько соблазна?

Он обхватил ее руками и, опускаясь все ниже и ниже, стал целовать всю, вбирая в себя трепет натянутого, как струна, тела.