Кузьма Чорный - Млечный Путь

Да что гадать, скажем прямо: знавал этот уголок лучшие дни, однако очень давно, когда хата только построилась и была предметом гордости для того, кто ее строил. А был это тогдашний панский батрак, и размахнулся он смело: два окна во двор и одно на улицу. А главное — свой угол. Фамилия батрака была Крамаревич. Уже совсем стариком дожил он до революции и умер в этой своей хате, оставив трех сыновей, женатых и с детьми. Двое успели взять землю и перешли на жительство в панское имение. А третий сын Крамаревича, самый младший, остался в отчем доме. Схоронив отца, он жил-поживал тут и растил единственного сына, которому в то время было лет десять. Хлопца звали Антоном, и ко времени, когда умер отец, он был уже зрелым мужчиной. Таким образом, ему надо было начинать самостоятельную жизнь с запозданием, ибо хозяйство до самой своей кончины вел отец, а сам он предпочел службу на железной дороге: хотел как-то поставить на ноги троих своих детей, родившихся в первые три года после его женитьбы. Жена вечно болела, и с детьми хватало хлопот. А у него была мечта: поставить хорошую — просторную и удобную — хату. Это требовало больших трудов и затрат. С женой они порешили так: она будет растить детей и жить в старой дедовской хате, а он — служить и копить деньги. Всё ради осуществления мечты. Одному ему с болезненной женой и малыми детьми поднять строительство было трудно, он лез из кожи и ждал, ждал. Шло время, дети подросли, в кубышке набралась изрядная сумма, и жена, похоже, выровнялась здоровьем: изо дня в день работала в колхозе и хоть бы что. Есть такие хвори, что с годами проходят без следа. Дети у них были: густоволосая Ганка, беззаботная хохотушка Алеся и рассудительный с малых лет Толик. Толик рос, не в пример сестрам, в вечной какой-то озабоченности, так что старшие даже посмеивались над ним. Антон Крамаревич оставил службу, воротился домой и начал стройку. «Строится человек раз в жизни, — говорил он жене, — и надо, чтоб дом был прочный, удобный и радовал глаз». У него колотилось сердце, когда вывел стены до окон, а уж когда пошел выше — вроде и конец наметился стройке. Прощай, убогая жизнь в тесной дедовской хате! Правда, в ней человек родился и вырос, да время-то было такое, когда все и повсюду давно уже зажили по-новому: вместо хаток-хибар сплошь да рядом дома, домики, давнишнего старья, считай, нигде уже и не увидишь. Антон Крамаревич жил уже не мечтой, а повседневными заботами. И, можно сказать, только сейчас по-настоящему он оценил тот уголок земли, где родился и где обосновывался теперь навек на радость себе и детям. По мере того, как вырастали стены дома, он обретал душевный покой: мечта снедает человека, а его мечта пережила самое себя и перестала существовать. Ганка, Алеся и Толя были уже в таких годах, что могли разделить отцовские строительные заботы. А жена, мать его детей? Она просто цвела. Она словно ожила или родилась заново. Дети и мать словно обрели мечту, загорелись тем, что долгие годы давало силы отцу: жить в новом доме, в радости и счастье на долгий век, без горькой печали о вчерашнем дне и без тревожных мыслей о дне завтрашнем. Возможно, предки наши от десятого колена жаждали такой жизни себе и своим детям. Антон Крамаревич строил планы и делился ими с женой:

— Как перейдем в новый дом, старую хату я снесу. Гнилье — в печку, а что покрепче — сгодится в хозяйстве.

Его радовало уже одно то, что когда-нибудь он будет пилить на дрова гнилые бревна из стен старой хаты. За последние годы и весь поселочек отстроился и перестроился. Кто продолжал жить в старой хате, тот и новую без спешки поднимал, венец к венцу, где-нибудь на облюбованном месте. А кто жил уже в новом доме, тот за старье не держался, пускал на слом. В конечном счете, как было в поселке шесть хат, так и осталось. Можно было перебраться в новую деревню, что вольно размахнулась посреди поля, но люди в этом уголке привязались к обжитому месту и устояли против соблазна. Антон Крамаревич был счастлив еще и тем, что наконец порвал со службой, которой не принимала его душа, и осел на земле в родном углу.

Это был человек тихий, добрый и справедливый. О нем говорили, что он и козявки без нужды не раздавит. Но, каков он там ни был, настало вдруг время, когда все его хлопоты и труды пошли прахом и ничего ему больше не осталось, как сделать попытку снова вернуться к той своей давней мечте. Да и мечта, надо сказать, потеряла былую привлекательность и не сулила ничего, кроме досады и новых разочарований. Сам Антон Крамаревич винил во всем Александра Сущевича, нового в здешних местах человека. Возможно, он был прав, а может, прямой вины Александра Сущевича тут и не было. Этот человек, как мог и насколько позволяла его не больно светлая голова, пытался удержаться на той высоте, куда вынесла его бурная в то время жизнь, и вовсе не думал о том, что это может худо обернуться для Антона Крамаревича. Как бы то ни было, это обстоятельство надо принять в соображение.