Кузьма Чорный - Млечный Путь

Здесь же, где замедлил шаг Коля Сущевич, была и вовсе глухомань. Самым людным местом поблизости был тот районный центр в десяти километрах отсюда, на шоссе. Извилистая дорога, только двум подводам разминуться, шла полем, потом километра два тянулась вдоль леса под нависью берез и словно под охраной ровнехоньких, ствол к стволу, грабов. С другой стороны высилась широкая гряда бора, и ясным предвечерьем тихое солнце долго лежало на старых соснах. Эта неброская красота таяла медленно и незаметно, и казалось, будто и ночью что-то от нее остается на деревьях. Помню, в годы далекой молодости меня всегда подмывало провести ночь под теми соснами. Потом дорога ныряла в дебри и выходила к окруженному с трех сторон лесом полю. Точнее, это было что-то вроде широкой поляны. Шесть хат стояло там в живописном беспорядке, не образуя улицы, а как бог на душу положил. Одна хата стояла задом к окнам второй, вторая — боком к глухой стене третьей, и все на отдалении друг от друга. Строились тут без оглядки на то, хватит ли места. Хаты были не одинаковые: были большие, с цветниками под окнами и с расписными окнами и дверьми. Были новые, еще с желтизной свежего дерева и с потеками смолы на толстых сосновых бревнах. Были и маленькие халупки, тесные и ветхие. Эти давно осели и доживали век в окружении всяких пристроечек и деревьев. Дорога петляла между ними и снова ныряла в лес. Лишь с одной стороны этот малютка-поселочек не был отгорожен от широкого мира лесом. Там было поле, слегка всхолмленное, сухое, со старой присадистой рябиной, у которой была оторвана вместе с полосой коры толстая ветка. То ли молния постаралась, то ли чья-то недобрая рука. Рябина стояла на пригорке, и от нее к поселку полем вилась тропка.

Ближнюю к полю с рябиной хату бросили недостроенной. Окна были наглухо забиты досками, и вблизи — никакого забора. Спорыш и подорожник густо разрослись вокруг необжитого строения; они и сейчас еще, вымоченные дождями и опаленные стужей, упорно зеленели. Крыльца не было. Порог перед сенями был высокий, как и фундамент из тесаного, ровно уложенного дикого камня, скрепленного цементом на мелком песке. Венцы стен были звонкие, смолистые, коробки окон толстые и ладно подогнанные. Видно было, что все тут делалось навек, чтоб стояло долго и, как говорится, на месте гнило. Иначе сказать — при деле, там, где положено. Пола внутри еще не было — только впущенные в обвязку матицы для него. Тесовая стена выгораживала в хате кухню, а перегородка из доски-сороковки — просторную боковушку. Окна были прорезаны большие, чтобы в доме было светло и привольно: видно, у хозяина был вкус к удобству или, во всяком случае, стремление к нему. Но какой-то лихой поворот судьбы перечеркнул его замыслы. Уже и гонтовая крыша начала чернеть, а понизу все так и осталось в забросе. Воробьи сновали из сеней в жилую хату, оттуда — в боковушку через щели в заколоченных окнах. Жилье пустовало. Однако новые стены смотрели весело. Длинная стена с тремя окнами была обращена к югу и в ясную погоду вся освещалась солнцем. Рассыпанные повсюду мелкие щепки гнили и зарастали травой. Рябина на пригорке отсюда была видна так хорошо, что казалось — она совсем рядом: всхолмленная местность скрадывала расстояние.

Но не эта хата привлекла внимание Коли, а другая, совсем маленькая и старая. Она стояла на отшибе, приткнувшись к самому лесу, — можно сказать, почти в лесу. Ее отделяла от леса только узкая, в один след, дорожка, устланная сосновой да еловой хвоей, с выбившимися на поверхность корнями придорожных деревьев. Здесь такие дороги называют хозяйскими — только для себя, для хозяина. Кряжистое старое дерево словно подпирало хату и нависало ветвями над самой дорогой; кора его снизу была ободрана осями проезжавших телег. Хата догнивала и сыпалась. Построена она была совсем уж по старинке: соломенная стреха с толстым козырьком над передней стеной и «фронтон» не из вертикальной шелевки внахлестку, а из лежачей полуторки, давно источенной шашелем. Солома на стрехе взялась дерном под зеленым слоем сбитого мха и упорно противилась дождю и ветру. Завалинка была низкая, как и изгородь из продольных жердей, кое-где окоренных и еще здоровых. Хлевушок из горбыля и сенной сарайчик с покосившимися стенами чудом держались на старых стояках. Под двумя окнами, обращенными во двор, пряслом был выгорожен уголок на рассаду, лук и, возможно, цветы; на этом заборчике, по всем приметам, долго ночевали куры. То ли хозяин был нерадив по натуре, то ли еще что, но все вокруг свидетельствовало, что жили тут как бы временно, без основательности.