Михаил Слонимский - Повести и рассказы

Так я лежал на опушке березовой рощи, лицом к звездному небу, и казалось мне, что вдруг — хотя это было никак не вдруг — нашел я опору самую крепкую и нерушимую. Совершил для себя открытие давно известных истин. Открыл нравственные начала как основу жизни человека и народа. И уцепился, чтобы не упустить, не забыть, не потерять, хотя уж если нравственные понятия созрели в душе, то всякое их нарушение страшно мстит через свое смертельной силы орудие — через совесть.

Русский царь Иван Грозный по доносу некоего клеветника разгромил русский город Новгород. Новгородцев, пытая, жгли какою-то «составною мудростию огненною», летописец называет ее «поджаром». Людей вязанными волокли к Волхову и вместе с женами и детьми, тоже связанными, бросали в воду, а кто все-таки выплывал, тех боярские дети и стрельцы били с лодок по головам баграми и кололи рогатинами и копьями, чтобы утонули. Шесть недель длился этот неслыханный погром. А после того к Ивану Грозному привели недобитых, мертвых от страха и потрясения, по одному с каждой улицы, и страшный царь кротким голосим предложил им «жить в Новгороде благодарно». Благодарить предложил за учиненные убийства ни в чем не повинных мирных людей и за разгром. Вот как!

Оставшиеся в живых собрались в церкви святой Параскевы на торговой стороне. Их оказалось довольно много. Молились они усердно, и за царя, конечно, тоже, но вот после службы зазвонили колокола, и тогда охватил всех недобитых таинственный ужас. Так у историка и сказано — «таинственный ужас». Толкая друг друга, побежали несчастные люди, старики, женщины, дети, в разные стороны, неведомо куда, купцы, обезумев, швыряли из лавок свои товары. Непонятны были простым людям повороты в правлении великого злодея русской истории. Очень странны были его «милости». Уж очень похожи на милости Батыя, при котором случился такой же «пополох».

«Таинственный ужас» — вот эти слова мелькнули у меня, когда я лежал на опушке березовой рощи, и без слов возникали у меня картины давно прошедшей жизни. Лежал я лицом к звездному небу, черному и молчаливому, и любил землю. И думалось мне тогда — я это отчетливо помню, — что навсегда ушел наконец таинственный ужас с российских просторов, что бьемся мы с последними, кто несет его. В те годы мы высоко вознеслись душой и смотрели «лучезарным далям» прямо в лицо, словно они, счастливые и разумные, вот завтра нам и дадутся. И хотя расстоянием такие вот немудрящие, как я, очень обманывались, но те минуты на опушке березовой рощи дороги мне и по сей день. Я тогда видел счастье и верил в него.

1967

Вслепую (франц.).