Николай Олейник - Жилюки

С приходом «начальства» работа оживилась, над развалинами закурилась пыль, сильнее потянуло горелым, паленым, прелым. Мирославу затошнило, она оторвалась от стены, вышла из укрытия на воздух. На деревьях пищали синицы. Маленькие, юркие, они тоже соскучились по теплу и людям, возле которых всегда пожива. Терпко пахло землей, набухшими почками — обычно весной земля пахнет сладко, сон-травой и рястом, но в городе много руин, горьковатый дух забивает все остальное, вместе с бурьяном, мусором рождает лишь горечь.

— Андронович!.. Степан Андронович!

Кто-то обращался к нему. Он, не оставляя работы, говорил, шутил, а Мирославе мерещился Павел, последняя ночь, последний взгляд. Он был злым, нечеловеческим, этот взгляд, так, пожалуй, смотрит зверь, когда потревожат его в берлоге; что-то хищное было в сверкании его глаз.

— Такой мужчина… — промолвила рядом женщина. — И одинокий.

— Почему же? — удивилась Мирослава.

— Одна причина — война. И родителей, и его семью начисто уничтожили. Никак не забудет.

Степан выпрямился, вытер лоб, посмотрел в их сторону. Что-то родное, доброе опять мелькнуло в его лице. И Мирослава решила: когда-нибудь она все-таки зайдет к нему. Не может не зайти…

Мирославу остановили у выхода из райисполкома. Незнакомый, в гражданском, человек подошел, как только она прикрыла дверь.

— Постойте, — сказал. — Нам необходима ваша помощь.

— Какая помощь? Кому?

— Сейчас узнаете. Садитесь в автомобиль.

Неподалеку стоял забрызганный газик. Обмякшими, будто чужими ногами Мирослава подошла к машине, села на заднее сиденье. Он — рядом. Итак — это то, что ждала. Боялась, остерегалась и — ждала. Не помогли ни одиночество, ни маскировка. Спрятаться в этом мире невозможно.

Как только сели, водитель включил мотор и, ни о чем не спрашивая, тронулся. Очевидно, знал куда, не впервой. Догадывалась и сама. Собственно, здесь все уже понятно. Мысль лихорадочно метнулась к кладбищенскому жилью, этому жуткому пристанищу. Вспоминала — все ли там убрано после него, не осталось ли каких следов, ведь они, эти вот люди, наверняка же захотят побывать в ее жилище. Кажется, ничего. Она в тот же день после ухода Павла все пересмотрела, перетряхнула.

…Ее провели в конец коридора, вежливо открыли дверь.

В комнате за массивным столом сидел мужчина в военной форме. В званиях Мирослава разбиралась, каждый день на автостанции — десятки военных, поэтому сразу определила: капитан. «Здороваться здесь, наверное, не заведено», — подумала и молча остановилась у дверей.

— Проходите, проходите. — Капитан оторвался от бумаг.

Тон спокойный, даже приветливый. Женщина ступила шаг-другой вдоль стены, походка ее была неуверенной, и он поторопился помочь ей, усадил возле стола, постоял, будто хотел сказать что-то теплое, сердечное, но передумал и вместо этого спросил:

— Вы Мирослава Демчук?

Мирослава кивнула.

— Работаете буфетчицей на автовокзале. Павел Жилюк ваш муж?

Женщину словно бы стеганули кнутом, она встрепенулась, втянула голову в плечи, будто в ожидании еще большего удара. Вяло покачала головой.

— Не знаю…

— Чего не знаете?

— Ничего.

— Эти годы он был с вами? Где он скрывался? Где сейчас?

Мирослава молчала. Комкала кончики платка, смотрела на собственные пальцы и молчала. Какое-то отупение нашло на нее. Только стучало в висках: «Павел! Павел! Павел!..»

— Где он сейчас?

Когда-то Павел приказывал ей: в случае чего — ни слова. Это его веление, будто заклинание, вошло в сознание и память Мирославы, она стала его рабыней. Молчать, молчать. Это единственное, на что она способна. Стоит лишь заговорить, даже возразить, в чем-то непременно запутаешься, чем-то выдашь себя. Отупеть и молчать. Молчать!

Капитан вставал, нервно ходил, снова возвращался к столу.

— Поймите, — убеждал, — это для вас необходимо. Далее так существовать бессмысленно. Рано или поздно…

Ну да, ну да, он, безусловно, прав. Однако нет, нарушить свое слово она не смеет, это выше ее сил.

— Хорошо, — продолжал капитан, — о чем вы говорили со Степаном Андроновичем?

Мирослава подняла голову.

— Мне нужно сменить помещение.

— Вы ему говорили, что вы — жена Павла?..

— Нет.

— Что он вам сказал?

— Что надо написать заявление.

— Перемена квартиры связана с Павлом?

Мирослава уронила голову на руки, плечи ее задрожали.

Они прокрадывались лесом. Хотя и ночь, и темнота, и непогода, предосторожность не мешала, усталость пронизывала утомленное, измученное тело. Сказывались лежание в кладбищенском склепе, неизвестность, подстерегавшая неизменно и неотвратимо каждый день и каждый миг, и то, что заливал ее треклятой зловонной сивухой.