Алексей Тверяк - Сила

— Стану ль я с тобой жи-ыть?! Ты эво душу нечистому продал, а я, слава те, господи, с чортом не знавалась…

— Не пойдешь, я неволить не буду… А зря… — ответил ей Аким.

Да так и остался один в своей хате. Больше ни к кому не сватался, да и некогда ему было.

Давненько подумакивал Аким Ольха, чтобы ребят к себе приручить да свою науку им передать. Раза два-три пощупал их настроение, повызнал мнение о себе. И пришел к решению, что с ребятами ему сподручнее работать будет. Только зиму всю ребята на заработках были, а которые оставались в деревне, каждый своим делом был занят. Ну, хоть как-нибудь, а попытать надо.

Стряпал себе Аким обед и раздумывал, с кого ему начать из ребят? Кряхтел.

— Кабы Степа Сухожилкин был дома, враз все оборудовали бы… Да еще вот беда, ни одного комсомола в деревне!.. Этих бы сразу можно в работу…

За полдень давным давно, а Аким только-только обед в печку вдвинул. Умаялся со стряпней, захотелось ему голову проветрить. Глубоко вздохнул, натянул полушубок. Шарил-шарил шапку… Не нашел.

— Куда к чертям засунул ее?! — ругался Аким.

Не сразу вспомнил, что ночью потерял ее, и широко улыбнулся счастливой улыбкой. Вспомнил ночь, вой ветра, луну и снег… Вспомнил, как выволок из сарайчика машину, как завертелся деревянный винт, как со скрипом и рокотом качнулась машина с огорода в огромное снежное поле. У Акима сорвало шапку ветром, распахнуло грудь, растрепало черные волосы. Загудело в ушах, завыло в машинных ребрах!.. А Аким по всему, по широкому, чистому полю мчался один-одинешенек на своей машине. Слушал вой ветра и сам от гордости и радости подвывал ему…

Забыл Аким, что вышел он в проулок, что сейчас день и что не на машине он. Остановился, взмахивал руками и кричал:

— Взяла моя!.. На-ко в ыкуси!!!

Видел перед собой Пантелея Кишкодера и орал ему:

— Ну, что твой поп?! Сам меня боится, а со мной ничего своим крестом поделать не может. Эво, как!..

— Ты чего раскричался? — услышал он голос.

Опамятовался. Перед ним стоял Степа Сухожилкин и улыбался.

— Чего блажишь, Аким Ольха? Али вправду спятил?

— А-а! Степан Тимофеевичу. Наше вам! Тебя-то мне и надо, только-только об тебе вспоминал. Да ты откудова свалился?

— Из дома. Вчерась вечером домой воротился.

— А другие ребята?

— И другие не сегодня-завтра будут.

Аким подпрыгнул и увязил в снег выше колена правую ногу.

— Вот это, можно сказать, здорово! Ну-к, паря, заходи ко мне, потолкуем.

Схватил Степу Сухожилкина за руку и поволок к себе в избу. В избе усадил его за стол, разложил перед ним чертежи и начал объяснять.

— Вот, Степан Тимофеич, дело какое. Пантелей Кишкодер про меня всякие слухи распускает. Дошел до того, что говорит, будто я чорту душу продал. Мне это, конечно, плевать, да не в том толк. Пущай бы говорил, что влезет. Беда в том, что до моей машины доберутся. Народ наш темный, втолковать ему насчет чорта — хоб-што! Ну, и полезут на рожна. Знаешь, чем я от их смогаюсь? Пристроил я в сенях пропеллер. Как дело до меня доходит, спущаю пружину, а он гудит. Ну, и бегут от меня…

— А что насчет машины?

— Да, все-таки доработал я свое. Понимаешь, какое дело? Вчера пробу делал. Ох, брат, и идет!..

Оба помолчали. Потом Аким заговорил:

— Хочу я с молодежью в союз вступить. Все не так страшно, ежели чего будет. А одному-то… тяжело, Степан Тимофеевич…

Посмотрел на Акима Ольху Степа и увидел усталое, осунутое лицо, запавшие глубоко глаза, всклокоченную бороденку и обвислые плечи. Понял Степа Сухожилкин, что вправду тяжело Акиму, и пожалел человека. А с жалостью простые и нужные слова нашел:

— Ладно, дядя Аким. Ты не тревожься. Я ребят съагитну. А ты делай свое дело. Только одно условие: давай еще раз пробу сделаем…

— Ладно! Сделаем! — оживился Аким.

Весь вечер Аким Ольха строчил бумагу. Уже к самой ночи запечатал бумагу и чертеж в конверт и надписал на нем:

МОСКВА.

Высший Совет Народного Хозяйства

КОМИТЕТ ИЗОБРЕТЕНИЙ

После неудачной поездки на пустошь разлютовалась кила у Пантелея Кишкодера. С утра ровно бы ничего, а как наступает вечер, такая по избе воркотня, что деваться некуда. Жмет-жмет Пантелей килу в гузеньях, не вытерпит, выйдет в сени, ровно бы до ветру. Походит там, поугомонит ее и снова в избу. Влезет на печку, а там хуже прежнего развоюется кила. Ну, просто, сладу нет.

Думал Пантелей сперва, что непогодь кила пророчит. А тут, как на грех, такие ли хорошие дни выдались, что хоть и не уходи с улицы. На вербу поглядеть, прямо чуть не запах от нее. За речку ль глазом кинуть, синь теплая. Того и гляди середь неба жаворонок выпялится и зазвонит, и зазвонит…