Мигулай Ильбек - Черный хлеб

Эти люди любили рассказывать о том, как не то дед, не то прадед Сямаки караулил ночные дороги — занимался разбоем. Был он хитрым, удачливым. Не одна увесистая купеческая мошна перешла в его сдружившиеся с тяжелым кистенем руки, не один обоз с красным товаром угнали его лихие сподручные в дремучие, непроходимые чащобы.

Но сколько, как говорится, веревочке ни виться — конец будет. Изловили удальца, обули быстрые ноженьки в железные кованые сапожки, а руки в такие же голицы обрядили. Болтаться бы Сямакиному предку с выпученными глазами и высунутым языком на намыленной веревке, да ведь судьям тоже пить-есть надо. Отдал разбойник строгому начальству часть своего несметного богатства, откупился от неминучей смерти. Много денег и разного добра хранил он в тайниках.

Но что бы ни говорили в народе, каждому было ясно, что знаменитый караульный ночных дорог не велел внукам своим идти по его кровавым следам, а завещал добывать хлеб насущный праведным крестьянским трудом.

Семьдесят с лишним лет топтал землю Сямака. А много ли было за это время таких дней, когда тело его не ныло от усталости? По пальцам перечесть можно. То он в поле, то на огороде, то лес рубит за гроши, то возчиком наймется. Ни днем, ни ночью не знал покоя Сямака, не щадил себя в тяжелой работе, был расчетливым, бережливым, не имел привычки тешить измученную душу горьким зельем. Но, несмотря на это, только беды и напасти знали дорогу в его дом, а долгожданный достаток так ни разу и не пожаловал, даже мимоходом не заглянул.

И в будни, и в праздники ходил Сямака в домотканых штанах и длинной холщовой рубахе. Изо дня в день жевал хлеб с луком, хлебал яшку [7] Яшка — похлебка. из борщовника, смаковал картошку. Мясом даже детей не баловал.

Но в разговорах с односельчанами Сямака частенько многозначительно намекал, что, мол, не так он беден, как это кажется. Дескать, есть у него причины до поры до времени скрывать свое богатство. Вот настанет срок — тогда уж он развернется, покажет, как жить нужно. Если не он сам, то сыновья.

И вот уже нет хлопотливого старика. Так и не открыл он своей тайны.

А может, и не существовало ее вовсе? Наверное, хвастался Сямака, выдумывал всякие небылицы — себе в утеху, людям на зависть. Был он от рождения гордым, самолюбивым, трудно ему было примириться с тем, что не удалось выбиться из нужды и оставить в наследство детям крепкое хозяйство. Невыразимо тяжко бывает человеку, когда на склоне дней своих он вдруг поймет, что все его труды и старания пропали даром. И не у всякого хватит силы признать себя неудачником.

Родные Сямаки, видимо, поняли это, и никто на упрекнул многострадального старика. «Да будет земля тебе пухом», — сказали они от чистого сердца.

И только Элендей глядел на лежащего в гробу отца с обидой и укором.

Того не насытила беда, кто ел черный хлеб.

Сквозь тонкую пелену облаков просочился рассвет. Первым возвестил о нем звонкоголосый петух во дворе Хведера Шембера, что живет на Нагорной улице, рядом с мостом. И сразу же, как по команде, приветствуя новый день, торжественно запели петухи во всем Утламыше.

Воздух на редкость чист, прохладен и звонок. Приветливо смотрят на утреннюю улицу оконца домов. Слышится нетерпеливое мычание коров, хлопанье дверей.

Листья всласть умылись росой и, обсыхая под легким ветерком, хвастливо поблескивают глянцевой кожицей. Деревьев в селе много. Одни, словно часовые, вытянулись у домов, другие беззаботно раскинулись на огородах. В овраге, пересекающем Утламыш, высокой зеленой стеной стали могучие старые ветлы. Только посредине оврага они с неохотой чуть расступаются, давая место узенькому мосту с низенькими шаткими перилами.

На дне оврага темно даже в полдень. Чахнут там без солнца густые заросли молодых худосочных ветелок, осыпая раньше времени пожелтевшей листвой жирную, осклизлую землю. Тускло поблескивает чешуйчатыми струйками мелкая — воробью по колено — речушка. Весной она становится многоводной, шумит на весь Утламыш, как подгулявший мужик, безжалостно подгрызает рыхлые берега. Как сойдут полые воды, она сразу же успокаивается.

Поплутав по оврагу, речушка весело выбегает на зеленую поляну и вскоре впадает в более глубокую речку — Карлу. Широкая низменность, раскинувшаяся на полевой стороне, недалеко от устья называется Керегасьской. Местные жители приходят сюда задабривать жертвами зловредного Ереха [8] Ерех — злой божок. . Пойма в низких местах густо заросла мать-и-мачехой, возвышенности покрыты свиной травой. Берег невысокий, совершенно голый. В день сбора счастья [9] Чувашский праздник. на его морщинистых склонах копошатся деревенские ребятишки, отыскивая в красноватой рассыпчатой глине старинные серебряные денежки — нухратки, фарфоровые черепки и другие занятные вещицы.