Мигулай Ильбек - Черный хлеб

После злосчастной ночи, которую Шеркей провел у разбитной ворожеи, он ходил, как в воду опущенный. Вернее, не ходил, а сидел в избе. Даже во двор выходил только по крайней необходимости. Решался он на это или ранним утром, когда, как говорят, еще черти на кулички не выходили, или же под покровом темноты. Каждый раз проклинал свою жердевую ограду и ворота. Были бы высокие и дощатые, то по своему двору можно бы гулять без опаски, а через такую загородку каждый проходящий глаза таращит, все перед ним, словно на ладони. Если бы глазели только, а то ведь, лишь заметят Шеркея, сразу же рот нараспашку — смеются прямо в глаза. Иные, правда, повежливее: за спиной в кулак прыскают, но хрен редьки не слаще.

Ругал себя за несообразительность: прежде чем ставить дом, нужно было забор хороший сделать, из досок, без единой щелочки, такую стену поднять, чтобы не только человек, но и не всякая кошка могла через нее перебраться. Так настоящие хозяева поступают: мое здесь все, и нечего сюда посторонним нос совать и глазищи нацеливать.

Задним умом все крепки, а вот сейчас что делать? Как спастись от позора, от срама несмываемого? Бог смерти не послал вовремя тому человеку, который отметил опилками путь Шеркея к трижды проклятой вертихвостке.

Тимрук отца избегал. Когда говорил с ним, отводил глаза в сторону или рассматривал лапти. Первое время сын тоже старался не выходить из дому, избегал товарищей — стеснялся, думал, что будут насмехаться. Все дни коротал за работой. В избе, где томился Шеркей, старался не показываться. Несколько раз за целый день уезжал в лес за дровами, хотя необходимости в них не было. «Ишь ты, волчонком на родного отца смотрит», — ворчал Шеркей, но в душе был рад отчужденности сына. Ни видеть, ни слышать никого не хотелось. Залезть бы в подпол и сидеть там в темноте…

Постепенно Тимрук переборол стеснительность, и его жизнь вошла в прежнюю колею. Не он же ходил ночевать к Шербиге. А может, и не виноват отец, бывает, такого наплетут длинные языки — только уши растопыривай, а на самом деле ничего этого и не было.

Ильяс совсем от дома отбился. На зорьке уходит и чуть ли не ночью возвращается. Где он завтракает, обедает, ужинает — Шеркей не ведает. Но это его не особенно беспокоило: если бы малец был голоден, то попросил бы поесть.

Несколько дней подряд Ильяс был в лесу с сынишкой кузнеца. Надрали лыка, научились плести лапти. Первая пара получилась у Ильяса не совсем ладной — носки скособочил, но все равно их купил у него старик Сетриван. Цену дал хорошую — наверное, пожалел малыша. Ильяс голову потерял от радости: первый раз ведь своими руками деньги заработал. Шеркей тоже был доволен, но не похвалил. До сих пор он не мог простить сыну, что тот сбегал когда-то за Элендеем.

Вторую пару лаптей собственного изготовления Ильяс преподнес отцу, и Шеркей наконец оттаял, поблагодарил сынишку, погладил по голове. Ильяс, вместо того чтобы обрадоваться, вдруг навзрыд расплакался. «Чудной все-таки парень растет, — подумал отец. — Своенравный. Упаси господь, если в сестру пойдет».

Плетением лаптей Ильяс очень увлекся. Целыми днями не выпускали они с Володей из рук кочедыков [31] Кочедык — инструмент для плетения лаптей. . Дружки решили наделать лаптей побольше, продать их на базаре и на вырученные деньги купить книг.

Ненавидевший безделье Шеркей извелся без работы. Но чем заняться, если носа нельзя из двери высунуть. Наконец нашел себе дело. Под навесом сарая топорщился ворох старого мочала и кудель. Ночью Шеркей затаскивал несколько охапок в дом, а утром, как только уходил Тимрук, запирался и начинал плести вожжи, уздечки, удила, веревки, бечевочки. В хозяйстве все пригодится, особенно принадлежности упряжи. Еще ведь неизвестно, сколько будет у Шеркея лошадей. Во всяком случае, не две, как теперь. А настоящий хозяин все заблаговременно готовит.

Сегодня у Шеркея работа шла особенно споро. Уже пальцы начали побаливать и гореть, а он все трудился. Смеркалось, в избе стало темновато. Бросать дело не хотелось, и Шеркей решил зажечь лампу. Нужно бы, конечно, закрыть ставни, чтобы с улицы на него не глазели, но выйдешь и нарвешься, пожалуй, на какого-нибудь зубоскала. Хотел занавесить окна, но занавеси куда-то запропастились. Разве найдешь сейчас что-нибудь в доме, голову можно потерять в таком кавардаке.

Заправил «горящую машину» керосином, снял с фитиля нагар, протер стекло. Зажег лампу, полюбовался, покрутил туда-назад колесико, которое двигало фитиль, и подвесил лучистую диковину к потолку. Благодать! Белым днем в избе темнее, чем сейчас.