Аскольд Якубовский - Квазар

Встретились. Погуляли мы в саду с яблоньками, прошлись по огороду, где поротно и повзводно, как на параде, сидели редьки, черные и белые, морковь, огурцы, клубника, выращиваемая отчего-то в бочках с просверленными отверстиями.

Жил он на даче одиноко, жена сидела в Москве с детьми взрослыми, да требующими догляда.

Несколько дней, как водится, мы вспоминали войну. Он — начальственно, я как подчиненный.

— Пей, ешь, отдыхай после дороги. А потом будь готов к осмотру городка. С фотоаппаратом!

— Есть, товарищ полковник! — отвечал я, хотя к тому времени я закончил институт, на заводе дошел до должности, равной полковничьему званию. Но мне его обращение все же нравилось, оно напоминало время, тяжелое и страшное, а все же сросшееся с сердцем.

Оказалось, что мой отпуск, все двенадцать дней (неделю я хотел провести в Москве, побегать по театрам) у полковника уже был расписан по минутам. А чтобы, не дай бог, не упустить чего, план был перепечатан на трофейной пишмашинке «Адлер», но с русским косо припаянным шрифтом. Листок приклеен к кухонному шкафу, рядом с календарем. И стоило войти в кухню (а мы в ней питались), как было видно, и какое сейчас число, и что там в программе. Но я не протестовал, первая же наша рекогносцировка поразила меня. Этот маленький городок, видавший и татар, и Наполеона, и немцев, не только сам был красив, он стоял на сильно и красиво пересеченной местности.

Два оврага, две речки (как будто одной было мало на пять тысяч населения). Через них перекинуты бревенчатые мосты, ловко вписывающиеся в пейзаж.

Фотограф во мне ликовал!

А овраги! Не сибирские, глинистые расщепы чуть ли не до центра земли, нет, они заовалены, вылизаны временем, как языком. Поросли они таким слоем дерна, его прошивали, уходя вглубь, такие корни лип, дубов, ясеней, кленов, что укреплять овраги не требовалось.

Да, о них у местного руководства голова могла не болеть. Вообще, голове неотчего было болеть, т. к. единственное предприятие, большой молочный завод, при крайнем напряжении своих дымовых ресурсов, не смог бы испортить океана превосходного влажноупругого воздуха.

Такого в Сибири не бывает. Им дышалось и легко, и емко, и мягко. Будто ешь кисель со сливками. Кстати, все молочное продавалось здесь изобильно и было до крайности свежо и вкусно.

В первый вечер ходили мы немного, только посматривали на просвечивающие сквозь деревья стены церквей. Меня больше заинтересовали местные собаки.

Более странной компании я не видел, пожалуй, со времен войны. К нам ведь присылали всяких собак. Для розыска мин отбирали легавых и овчарок. Раненых вывозили крупные собаки, в большинстве лайки. Брошенных населением во время бегства от фашиста было множество, большей частью забавнейших дворняжек.

Но на зеленом берегу речки, среди домов, вольно и красиво поставленных, бродили шавки лилового и даже розового цвета. Целыми стаями они слонялись по городку, играли друг с другом, а некоторые грызлись, но беззлобно.

— Тоже достопримечательность, — говорил полковник. — У нас кровных псов по пальцам пересчитать. Три гончака, два гордона, штуки три овчарки. А прочие — из этих вот.

— Но отчего они розовые? — удивился я.

Оказалось, кроме молочного завода была мастерская, что-то там красящая анилиновыми красителями. Использовав, примерно два раза в месяц, краситель сливали в лужу, из которой розовая жижа текла в маленькую речку Нелыму. Туда же сливала воды и местная баня. И по банным дням в теплой воде полюбили купаться местные собаки. Там и окрашивались столько раз подряд, что нормальный цвет теперь приобретают только после линьки. Затем, чтобы снова окраситься.

— Значит, нет розы без шипов?

— Я думаю, мы это исправим, осенью уберу овощи и займусь этим производством вплотную. Хорошо, что напомнил… Ладно! А завтра мы сделаем…

— Что вы сделаете завтра?

— Перекрою свой план, потому что пропустил одну достопримечательность.

Затем мы пошли домой, и я помог полковнику в огороде. Мы пололи гряды, где назойливо, с упрямством не менее твердым, чем у хозяина, вырастали сорняки, лебеда, одуванчики и даже пырей. Но, истребляемые, они остатками своих корней затаивались в земле, чтобы использовать первый же дождь для очередного прорыва к солнцу.

— Я их паяльной лампой приспособился выжигать, — сказал полковник. — Пускаю в ход огонь. Не растут.

Сказал — и нахмурился. Остаток вечера мы говорили об атомном оружии, о перемене стратегии, и легли спать весьма расстроенными. Полковник не спал, а кашлял в своей комнате, я же ночевал на веранде, и меня донимали комары. Впрочем, они не шли в сравнение с нашим, рыжим сибирским комаром.