Семен Бабаевский - Знамя жизни

Машины понеслись в Журавку. Впереди, как факел, знамя широко разметнулось на ветру. В стёклах жарко пламенело солнце. «Эх, гости, гости, не по душе мне ваше хвастовство, — размышлял Тимофей Ильич, а по мосту опять гремели грузовики, и клёва не было. — Приходи для весу… Слово скажи — пусть позавидуют… А чему завидовать? Сын помог, электростанцию построили, а теперь Савва всю жизнь будет хвастать… А особенно тебе, Стефан Петрович, человеку пожилому, степенному, Герою Труда не следует задирать нос, а то, чего доброго, споткнёшься… Сын мой да и все тутошние люди — они знают, зачем вас приглашают. Цыплят-то по осени будете считать — и не музыкой, не шиком придётся брать верх, а урожаем да жизнью богатой…»

На сердце у старика лежала невысказанная обида. Сгибая костлявую спину, он так задумался, что не видел и не слышал, как на мосту остановилась ещё одна «Победа» и из-за руля встал Сергей, оправляя на смятой гимнастёрке пояс. Сергей остановил машину, ибо ещё издали увидел и отца, и сыновей, а дети сразу же узнали его и с криком, взмахивая ручонками, смеясь и разговаривая, побежали ему навстречу…

Сергей сел у воды, рядом с отцом, на мягкий настил сухой травы. Дети тянулись к нему, ласкаясь, а он сжимал их коленями, видел радостные, посмуглевшие лица, чёрные и быстрые, как у Ирины, глаза. Ему казалось, что лица их не только покрылись загаром, а стали несхожими — у Ильи лицо было как бы более круглым… «О, да вы уже разные, а вырастете и совсем не будете похожи один на другого», — обрадованно подумал Сергей.

— Папа, а мы нору видели.

— И не нору, а дырку.

— А кузнечик и без ноги запружинивает.

— Ой, ещё как! Если б ты видел!

— А какую мы рыбу наудили!

— И нет, она на крючки сама нанизалась.

— И вы рыбачили? — спросил Сергей, и тут ему опять показалось, что лицо Илюши ничуть неотличимо от лица Тимоши.

— Дедушка не даёт.

— Говорил, сил нету вытащивать…

— Сынок, правильно — вытаскивать, — поправил Сергей.

— А рыба она сильная.

— Папа, там головень…

Тимоша побежал к ведру и принёс его, расплескав воду.

Сергей поймал в ведре холодного, упругого, но уже присмиревшего головня и сказал:

— По тупому рылу вижу — наш, кубанец… Вечером мы тебя на сковородку…

— Ну, сыну, сказывай, как твои дела? — озабоченно спросил Тимофей Ильич, — Как там Николай Петрович?

— Привет вам передал.

— Спасибо… А насчёт машин? Обещал подсобить?

— Всё, батя, обернулось вовсе не так, как мы планировали.

— А как же? В худшую сторону?

Сергей снял с Илюши шапочку и, перебирая пальцами мягкие тёмные волосы, опять видел лицо мальчика круглым, не таким, как у брата Тимофея.

— Есть, батя, важное решение.

— О чём?

— О том, батя, чтобы идею нашего Ивана Книги — о комплексной механизации — применить всюду. Понимаете, по всему краю…

— А как же машины? Будут?

— И не только у нас, а и у рощенцев, и вообще во всех районах.

— Важная новость, сынок. — Тимофей Ильич задумался, опершись на удилища.

— Хотите, батя, подвезу, да и сыны мои что-то присмирели. Пора домой, — предложил Сергей.

В машине Сергей усадил мальчиков рядом с собой, а шофёр и Тимофей Ильич уселись сзади.

— Батя, рощенцы здесь не проезжали? — спросил Сергей, притормаживая машину и выезжая с моста.

— Как же — были! — старик расправил усы, усмехнулся. — На трёх машинах промчались, с флагом. И меня звали в свою весёлую делегацию.

— И вы согласились?

— Можно было бы и согласиться, а только казаки наши лишнее о себе думают — вот что я не одобряю. — Тимофей Ильич наклонился к Сергею. — Слышишь, сынок, грозятся победить журавцев… Так ты, сыну, постарайся, людей своих подымай… Покажите хвастунам, какие люди живут в этих степях.

— Дайте, батя, срок — покажем!

— А особенно следует пристыдить Савву — такой хвастун… Я — не я, шишка! Да ещё, видать, подвыпил для шика…

— Да какой же он мой?

Сергей смеялся, а машина уже въезжала в Журавку, и сюда, на окраину села, доносились ревущие звуки оркестра.

— Поторапливай, Сергей, — сказал Тимофей Ильич, — как раз угодим на торжество.

* * *

У высоких окон со светлыми шёлковыми шторами сидели на диване Николай Петрович Кондратьев и Стефан Петрович Рагулин. Старик был в новом тёмно-синем костюме, рубашка с отложным воротником, галстук серенький повязан неумело.

По совету Кондратьева Рагулин только что побывал у парикмахера — по кабинету ещё струился терпкий запах дешёвого одеколона. Щёки были гладко выбриты и слегка припудрены, усы, бородка ловко подстрижены — от этого казалось, и морщины у глаз заметно разошлись, разгладились, и лицо выглядело не по годам моложаво…