Геннадий Семенихин - Взлет против ветра

— Понятно, дядя Тарас.

— Я теперь вам не дядя Тарас, если прибыли служить в нашу Группу войск, а майор Тарас Игнатьевич Староконь. Да еще гвардии в придачу. Вот так! — внушительно поправил квадратный майор и неодобрительно пошевелил седыми бровями, закрывая за собою дверь. Его удаляющиеся шаги замерли в самом низу лестницы.

Лейтенанты переглянулись и дружно расхохотались.

— Ничего не понимаю, — сказал второй лейтенант, обращаясь к Аркадию. — То он твоего отца, самого командующего, «Антошей» именует, да еще и на «ты», то запрещает тебе называть себя дядей Тарасом.

— Поймешь, — возразил Аркадий, зевнув от усталости. — Все впереди.

— А как он на меня посмотрел! Я так и ожидал, что вот-вот гаркнет: «Лейтенант Беломестнов, как стоите!»

— Он не гаркает, Андрей. Он добрый.

В комнате, приплюснутой шиферной крышей, стояли две койки, заправленные свежевыстиранным бельем, на тумбочках — в хрустальных вазах душистые розы с поблескивающими капельками воды на лепестках. Было душновато. Аркадий шагнул к окну и распахнул створки. Слабый порыв ночного ветра донесся до него, и звездная россыпь заполонила глаза. В разжиженных лунным светом сумерках еле угадывались островерхие крыши маленького немецкого городка. Часы на ратуше пробили двенадцать. У калитки особняка сменялись часовые, и прозвучало традиционное: «Стой, кто идет?» «Все-таки это не дома, если часовой охраняет в ночное время жилище командующего», — вздохнул Аркадий. Полузакрыв глаза, он с наслаждением втянул в себя прохладный воздух и вдруг со всеми подробностями вспомнил прошедший день. И то, как они с Андреем Беломестновым долго летели на синем «Ан-24» из Москвы в этот далекий гарнизон, а потом тряслись в газике, когда ехали с аэродрома в штаб Группы, и как встретил их у калитки торжественный Староконь, и как выбежал навстречу отец в парадном кителе, тяжелом от орденов и медалей. Он хотел обнять сына с наигранной суровостью, но что-то дрогнуло в чертах его бритого, властного лица.

— Докладывай по-настоящему, — делая шаг назад, потребовал генерал-полковник авиации и нахмурил брови, чтобы хоть этим движением на лице как-то прикрыть свою радость, растерянность и предательскую готовность всхлипнуть.

А потом ужин в большой просторной гостиной, который, судя по богатому столу, заранее готовил хозяйственный Староконь. В кресле хозяина — отец, по обе стороны стола — гости. Их было четверо, если не считать самих лейтенантов и адъютанта Староконя. Начальник политотдела Пушкарев, невысокий, плотно сложенный генерал-майор авиации, не человек, а сплошной огонь — до того рыжими были у него волосы, лицо и даже шея от веснушек; невысокий полковник с залысинами и длинным узким лицом, оказавшийся старшим офицером отдела кадров и сослуживцем отца еще с военных лет; и двое немцев; сухощавый голубоглазый мужчина и уже немолодая женщина в светлом с неяркими полосками костюме, строго застегнутом на все пуговицы. У нее было добродушное полное лицо, в меру модная для ее возраста прическа, полные губы и карие, быстро схватывающие все окружающее глаза, щеки с ярким здоровым румянцем.

— Это Хильда Маер, мой надежный товарищ. Секретарь окружкома партии, — ласково улыбаясь, представил ее отец. — Знакомьтесь, товарищи лейтенанты, с нашими замечательными немецкими друзьями.

На тыльной стороне правой ладони Хильды Маер Аркадий заметил коричневый след глубокого ожога.

Наплывом голосов вставали в памяти Аркадия не смолкавшие ни на минуту остроты и тосты. Искоса он поглядывал на широкую, чуть сутулую спину Андрея Беломестнова, его крепкий, по-спортивному подстриженный затылок и не без тревоги думал: «Неужели отец забудет, ведь Андрюшка же заслуживает персонального тоста». Но отец не забыл. Когда еще раз налили «по полной», он пригласил всех подняться.

— Этот тост надо пить стоя, — сказал отец. Он так напряженно глядел в бокал с шампанским, словно хотел пересчитать лопающиеся пузырьки. — Этот тост тройной, — прибавил он.

— Тройная бывает уха, Антон Федосеевич, — хихикнул малость. захмелевший кадровик.

— Молчи, Однолюбов, — строго осадил его генерал Баталов. — Молчи, потому что начало моего тоста нельзя произносить под шуточки. Я вас всех призываю выпить за погибшего перед самым штурмом Берлина моего лучшего друга подполковника Александра Беломестнова… его тут знают кроме меня лишь двое: Староконь и Однолюбов. Богатырский был летчик. Оно бы водку за память о нем надо пить, а не шампанское, но мы люди без предрассудков, и заменять напиток я вас не призываю. Я хочу в одном тосте соединить бессмертие подвига и радость жизни. Предлагаю выпить за моего погибшего друга Сашу, за его жену, чудную женщину Елену, за судьбу ее трудную и за их сына, сидящего за нашим столом лейтенанта Андрея Беломестнова, прибывшего вместе с моим сыном в наши края продолжать в небе судьбу отца.