Камал Абуков - Еще дымит очаг…

Неужели я был рожден только для того, чтобы есть казенный городской хлеб и писать свою никому не нужную и даже глупую диссертацию?

Мои руки побелели, стали выхоленными, и ногти на пальцах, под которыми раньше была земля, так неприятно светятся розовым. Может быть, они стали такими за то время, пока я лежу в больнице? Я горько усмехаюсь своему скорому оправданию. Нет. Уже несколько лет я вижу свои руки такими. Я не забыл тех дней, когда, приезжая на день-два в аул, навстречу задубелой широкой ладони моих ровесников каждый раз я все с большим смущением и стыдом протягивал свою белую, мягкую, пухловатую руку.

Я с ожесточением рассматриваю свои, ставшие мне ненавистными руки и сокрушенно качаю головой. Этими большими руками я держу маленькую ручку. И так неловко бывает писать! Руки мои созданы для лопаты и топора. Сколько раз я вот этими руками окапывал вместе с братьями весь наш участок в тридцать сотых всего за один день и, придя домой, с гордостью сообщал об этом отцу. Не этими ли руками, по целым дням не разгибая пальцы, я мотыгой полол и наш, и колхозный участки?! Не этими ли руками я копал канавы для полива, чтоб не дать засохнуть хлебу?! Не этими ли руками я таскал на току носилки с зерном, прося нагружать их как можно больше?! А теперь…

В душе у меня закипает ярость…

А дождь все так же мерно шелестит за окном. Он смывает пыль с деревьев, с дороги, с домика. И, может быть, он смоет пыль с моей души, пыль всего прошлого, корыстного, лицемерного, что появилось во мне, и оставит только цельный кристалл — ядро души: доброту, честность и тягу к родной земле.

У меня хорошая память, я все помню очень четко.

Помню, как через неделю после того как вернулся из аула, куда я ездил собирать материал для дипломной работы, я пошел в институт к своему шефу — доценту, руководителю моей дипломной работы.

Должен заметить, что я с самого начала удачно выбрал дипломную. Я собирался заниматься полеводством и работу взял о травопольной системе, о том, как она применяется у нас в Дагестане.

Еще в самом начале пятого курса, в сентябре месяце, поехал я домой на три дня, чтобы взять по своему родному колхозу выборку: какие у нас там поля, чем засеяны и какая сменяемость культур.

Ездили мы тогда по пустым осенним полям верхом на конях с бывшим моим школьным комсомольским вождем Агавом. Он окончил сельскохозяйственный техникум в нашем районном центре и работал третий год в колхозе бригадиром, был женат и уже имел двоих детей.

Целый день ездили мы тогда с Агавом по прекрасно пустым, бескрайним полям, над которыми дрожал, словно чуть позванивая, хрустальный воздух ранней осени.

С моими записями мы могли бы справиться быстро, но вокруг было так хорошо, и я так давно не скакал на коне, и мы с Агавом оказались еще мальчишками, способными увлекаться, поэтому и пробыли в полях целый день.

Меня поразило тогда, какие огромные куски земли были отведены под люцерну и клевер.

— Вот если бы их тоже засеять! В один год все засеять! Сразу бы колхоз план выполнил! — сказал я тогда Агаву.

— А потом, — усмехнулся Агав, — скот пшеницей кормить? И земля отощает. Какой ты шустрый!

— Да это я так, от жадности.

Мы посмеялись тогда над этим предложением…

Вдруг, бац — мартовский Пленум. В докладе на Пленуме целый раздел: «Несостоятельность травопольной системы земледелия В. Р. Вильямса. Преодолеть последствия травополья».

У нас в институте столько волнения было!

А я тут же вспомнил случайно забредшую мне и голову мысль, тогда, осенью, с Агавом. Так вот оно что — я оказался прорицателем!

Я держал в руках газету, где черным по белому было написано: «Травы, даже при высокой урожайности, не могут сравниваться с такими высокоценными культурами, как кукуруза, сахарная свекла, бобовые и другие».

«Вот именно, — думал я возбужденно, — не могут сравниваться, я же об этом самом тогда, осенью, Агаву хотел сказать, он перебил меня, глупец!»

Я был так вдохновлен, что и этот же день, шестого марта, прямо с газетой пошел к руководителю.

Мой руководитель считался среди всех ученых нашей большой области ведущим, непререкаемым авторитетом, специалистом по травопольной системе. Мы, студенты, за глаза звали его Вильямс Магомедович.

«Ага, — думал я, подходя к его кабинету, — столько лекций нам бубнил об этой системе Вильямса, а оказывается, все неправильно!»

Я был настроен по-боевому. Постучав в дверь, я вошел, не дожидаясь приглашения.