Камал Абуков - Еще дымит очаг…

Я представил вдруг себя мальчишкой, каким был всего десять лет назад, представил себя комсомольцем-активистом, представил себе этот праздник тогда, когда он казался мне, как и сегодня, чем-то необычайным, большим, светлым.

…Едва кончались в школе занятия, мы, комсомольцы-активисты, сразу собирались в пионерской комнате. Кто-то приносил заранее приготовленные, высушенные возле печки два-три обломка кирпича и клал их на застланный газетой стол. Другой в это время доставал из тумбочки молоток, который постоянно держали там на случай, если вдруг понадобится прибить новый плакат, картину или поправить старые. Потом всей гурьбой мы выносили кирпичи в коридор и клали их на цементный пол. Каждый в свой черед, мы колотили молотком по кусочкам кирпича, стараясь искрошить его как можно мельче, превратить в красную пыль.

Мы собирали ее листком бумаги и высыпали в заранее подготовленные большие жестяные банки. Кто-то приносил большой алюминиевый чайник, полный кипятка. Разлив воду по банкам и размешав в ней кирпичную пыль, мы подливали еще туда и канцелярского клея, взятого из учительской. На эту работу клея уходило три-четыре пузырька, и нам потом здорово попадало от завуча, который был уверен, что клей мы испортили из баловства и что можно было бы обойтись и без него. Но это было потом, несколькими днями позже, когда обнаруживалась пропажа. А тогда, каждый разобрав свою банку, мы долго, усердно размешивали клей с водой и кирпичной пылью. В результате у нас получалась вполне приличная красная краска.

Когда, по нашему мнению, она была готова, мы разбирали заготовленные нами кисточки, одевались и выходили на улицу.

Стояла снежная зима. С реки дул пронзительно-холодный ветер, больно обжигающий лицо. Парами мы расходились по уже заранее распределенным участкам.

Моим напарником был худой, маленький и безобидный Магомед. Он часто чуть опережал меня и, радостно улыбаясь, заглядывал мне в лицо. Улыбка у него была такая милая и искренняя, что, казалось, от этой улыбки лицо его светилось.

Хороший он был мальчишка — тихий, добрый. А я тогда не ценил этого и всегда старался ставить себя выше его, не считался с ним.

Дойдя до условленного места, мы останавливались, чтобы немного перевести дух и выбрать на стене сакли наиболее подходящее, ровное место. Затем принимались за работу. Магомед держал в руках банку с краской, которую изредка помешивал палочкой, я брал в руки кисточку, макал ее в краску и осторожно, изо всех сил стараясь вести кисточку ровно, писал первую большую букву «В». Буква получалась грубая, неаккуратная и казалось, что она вот-вот, словно обо что-то споткнувшись, упадет. Я, как мог, старался поправить ее и затем писал следующую букву «с», Она тоже получалась неудачно: я слишком нагибал нижний конец вверх и получалось «с» очень похожее на «о». Наконец, я писал третью букву «е», тоже не совсем удачно, но уже лучше, чем предыдущие, и получалось не совсем уверенное слово «все».

Пока я писал это слово, ледяной ветер заходил в оттопыренные рукава фуфайки и добирался до тела. Я опускал кисточку и начинал бешено прыгать и махать руками, чтобы хоть как-то согреться. Когда дрожь на время проходила, я, собравшись писать уже дальше, вдруг замечал рядом с только что написанным мной словом множество красных капель. Согреваясь, махая руками, я неосторожно, сам того не замечая, стряхивал с кисти краску на стену. Меня переполняла досада, и я быстро начинал вытирать ладонью еще не успевшую застыть краску. Краска стиралась, но на стене оставались розовые разводы. Я злился еще больше и зло срывал на Магомеде.

— Чего стоишь? — кричал я. — Давай затирай, а то попадет!

Магомед поспешно ставил на землю байку с краской и с рвением начинал затирать разводы рукавом своей старенькой, потрепанной фуфайки. Покончив с этим, мы на мгновение успокаивались, но Магомед тут же трогал меня за рукав. «Смотри!» — показывал он пальцем. Со всех трех букв медленно стекали вниз струйки жидкой краски. В душе у меня словно что-то взрывалось и, плюнув в сердцах на землю, я начинал снова затирать подтекшую краску…

С горем пополам мы продолжали писать дальше. Появились новые буквы, более или менее удачные, образуя, наконец, собой лозунг «Все на выборы!» С облегчением я ставил в конце жирный восклицательный знак.

Написано было плохо: криво, неровно, но это обычно бывало вначале, а потом, набравшись понемногу опыта, я писал довольно сносно, пока у меня не коченели совсем руки. Тогда я передавал кисточку Магомеду.