Дмитрий Кудис - Рубежи

— Внимание! На амортизаторе!

— Есть!

— Натягивай!

Сидя в кабине планера, Федор Михеев видел, как тугой резиновый шнур вытягивался по-змеиному, слышал потрескивание тонких резинок внутри оплетки шнура и успел подумать: «Старый амортизатор. Менять надо, или натянули, дьяволы, сверх меры».

— Старт!

Федор свободной левой рукой (правая держала ручку управления) потянул крючок на левом борту кабины. Планер рванулся вверх, прошумел над головами людей и заскользил в прозрачном, голубоватом пространстве. Михеев почувствовал легкие приятные броски планера в нагретом воздухе, увидел плавно надвигающуюся землю и, готовый кричать от восторга, энергично сделал разворот. Один, затем второй. Он забыл в эту минуту, что ни высота полета, ни скорость не позволяли делать резкие маневры, забыл о предупреждениях инструктора. Он был во власти одного чувства, когда все существо охватывает желание летать, парить в безбрежном просторе как птица, не думая о земле… Опомнился он, когда планер, сносимый ветром, с большим креном, стремительно теряя высоту, падал. Резким, судорожным движением ручки управления у самой земли он вывел планер из крена и взмыл вверх. Миновав одну опасность, он в то же мгновение оказался лицом к лицу с другой: скорость потеряна. Помимо его воли планер перевалился на нос. Федор не успел еще осмыслить отчаянного положения, в каком находился, как крылья с сухим треском ударились о землю у подножия горы…

Когда пыль рассеялась, бегущие к месту аварии курсанты планерной школы увидели сломанное пополам крыло и медленно вылезавшего из разбитой кабины Михеева. Хромая, он сделал несколько шагов и остановился, тупо глядя на обломки.

— Вытри кровь со лба, детина! — тронул его за рукав Астахов. — Кости целы?

— Целы… Ногу немного зашиб… Не успел подобрать… сломалась педаль, да вот царапины…

— Инструктор идет. Докладывай!

— Не могу, Коля! — дрогнувшим голосом прошептал Федор и вдруг, прихрамывая, побежал куда-то в сторону от разбитого планера. Потом остановился и сел на землю. Астахов хотел пойти за ним, подошедший инструктор придержал его за руку.

— Оставь его в покое. Придет сам. Он не ушибся?

— Не очень. Трудно ему сейчас.

Инструктор глянул на притихших курсантов.

— Ну что ж, действуйте. Вам ничего не остается больше делать. Надеюсь, догадаетесь сами…

Предоставив курсантам убирать обломки планера и заносить их в сарай, инструктор Михаил Кондик присел в сторонке. Мысли его были мрачны. Поломанный планер был пока что единственный в этой недавно созданной школе планеристов при городской организации Осоавиахима. На скорое получение нового рассчитывать трудно, — следовательно, занятиям временно конец. Он глянул на все еще молча сидевшего Михеева. Ему нравился Федор, нравилась его сила, кипучая энергия, даже лихость, которая временами прорывалась в парне. Но доверил этот полет Михееву напрасно. Понадеялся — и вот результат — авария. Единственный планер разбит. Надо же такому случиться…

Михеев сидел, глядя куда-то в пространство, и, казалось, не замечал ничего кругом. Кондику вдруг захотелось подойти к нему, что-то вроде сочувствия шевельнулось в сердце. Может быть, он и сделал бы это, но Михеев, решившись на что-то, встал и, стараясь не хромать, сам направился в его сторону. Несколько курсантов тихо подошли сзади. Кондик нахмурился. Злость разом прорвалась наружу.

— В чем дело? Что вам еще надо?

— Я виноват, — глухо сказал Федор и, посмотрев в глаза инструктору, решительно добавил: — Я отремонтирую планер.

Стоявшие тут же курсанты оживились.

— Почему именно ты? Мы все это сделаем… Честное слово, товарищ инструктор… Сами, — подхватили они.

Кондик хотел было досадливо отмахнуться, но смущенные и вместе с тем задорные лица ребят заставили его смягчиться. Он неожиданно подумал: «А ведь сделают, непременно сделают». И, все еще хмурясь, ответил:

— Попробуйте. В этом планере — ваше будущее. Разберитесь сначала в чертежах.

Это была первая в городе группа ребят, которая увлеклась новым и необычным спортом. Месяц назад начали небольшие полеты внизу, в долине, затем поднялись на гору. Полеты с горы становились все продолжительнее, и чем больше они усложнялись, тем больше росло желание летать. Обычно на полет уходила минута, не больше. Планер садился внизу, обратно на гору его буксировала лошадь.