Константин Ершов - Следы - Повести и новеллы

А через два дня я снова встретил его. Он разъезжал по улицам, и на него уже почти не обращали внимания. Стоя в очереди за квасом, я прислушивался. Говорили о велосипеде.

— Не понимаю, как это позволяют беспризорным велосипедам безнаказанно разъезжать по улицам? — возмущался гражданин с потным носом.

— Да он безобидный: можете подойти и свободно потрогать его. Он позволяет, — благодушно отозвался парень с двумя бидонами.

— В самом деле? — изумился гражданин в белой кепке. — Это любопытно!

— Очень любопытно, — опять заворчал гражданин с потным носом. — Велосипед как велосипед, только чуть понахальнее других.

Гражданин в белой кепке, оглядываясь на очередь, несмело подошел к велосипеду и слегка потрепал его по седлу.

— Позволяет! — радостно сообщил он очереди.

Затем, взявшись руками за руль, он попытался сесть на велосипед, но тут же был сброшен на тротуар. Очередь заволновалась. Она выделила еще одного укротителя, но и он был сброшен.

— Надо всем вместе, — посоветовал кто-то, — артелью.

Я понял: еще одна такая шутка, и очередь придет в ярость — тогда моему велосипеду конец. И главное, он никуда не собирался бежать.

Я подошел к велосипеду и сел на него. Пружины его седла благодарно скрипнули. Я нажал на педали.

— Смотрите, человек на велосипеде! — закричал кто-то.

— Железный мустанг усмирен! — восторженно воскликнула полная женщина из очереди. И побежала за велосипедом. Ее примеру последовала почти вся очередь. Я отчаянно жал на педали. Но, кажется, одному ему было бы легче. И все-таки им не удавалось настичь нас. Среди голосов преследователей я различил и голос Глеба.

— Почему вы за нами гонитесь? — спросил я его, обернувшись.

— Не знаю, — ответил он, ускоряя бег.

Внезапно огромный грузовик выскочил из-за угла прямо наперерез нам.

— Все! — решил я.

И тут же почувствовал, что отрываюсь от земли, продолжая оставаться в седле. Как это ему удалось перелететь через грузовик? Непостижимо.

Вот мы уже за городом. И тут мне показалось, что он изнемогает. «Единственный способ сласти его, — подумал я, — спрыгнуть». И я спрыгнул. Упал. Едва не сломал себе ногу. И тотчас же люди перестали гнаться. Неужели им снова стало неинтересно?

А он продолжал катиться, пока не въехал на небольшой холм. Достигнув его вершины, он, как раненый олень, сделал последнее усилие, поднялся на дыбы и рухнул. Его переднее колесо повернулось диском к солнцу. Заходящее солнце провело лучами по его спицам. Колесо сделало несколько оборотов и остановилось.

Когда я подошел к нему, он был еще жив.

— Чепуха, — сказал он. — Все-таки мне дважды удалось заставить их бежать за мной.

Потом попросил:

— Отвинти руль. Хочу, чтоб хоть что-нибудь осталось от меня.

Я выполнил его просьбу. Остальное разобрали мальчишки. Кому досталось седло, кому спицы…

Руль этот я повесил у себя на стене, как вешают рога оленя.

Однажды до моего слуха долетел какой-то очень знакомый звук. Я выглянул на улицу.

По тротуару бойко бежал мальчишка, звоня в велосипедный звонок. Мальчишка старался выжать из звонка как можно больше звона, но звон был надтреснутым и хриплым. Я узнал этот голос. Он разбудил во мне память о ветре, о тайнописи шин на мякоти пыльных дорог, о встречах, коротких, как вздох… Я выскочил на улицу и побежал за мальчиком.

Кто не приносил огорчений своим учителям? Я вас спрашиваю: кто? Э-э, мало, ох, мало найдется таких, что скажут: не огорчали мы своих наставников. Остальная, и притом лучшая, часть человечества, с горечью признает: огорчали. Теперь спросите у той же части человечества:

— Негашеную известь учителю в чернильницу подбрасывали?

— Было, — признает человечество.

— Пьяную кошку по классу прогуливали?

— Виноваты! — рыдая, воскликнет все та же лучшая часть человечества.

А ведь при всем том все они, огорчители, любили своих учителей. По крайней мере на всю жизнь сохранили к ним самые что ни на есть сыновние чувства.

Это были первые послевоенные годы. Некоторые из наших учителей пришли в школу прямо с войны, многое подзабыв.

Английский язык, например, преподавал нам морской летчик — Вениамин Леопольдович Майский. На уроки он приходил в американском смокинге с орденом боевого Красного Знамени.

Первая часть урока была скучноватой. Учитель довольно сухо излагал правила английской грамматики, часто сбивался, путал слова. Иногда мучительно вспоминал какое-нибудь слово, а мы-то все знали это слово, но молчали, понимая, что бестактно подсказывать учителю. Наконец, кто-нибудь из нас не выдерживал и все-таки подсказывал. Мы все виновато опускали головы, сам же Вениамин Леопольдович краснел и страдал при этом невероятно.