Александр Аронов - Пассажир без билета [об артисте цирка Л. Осинском]

Шаркая по полу шлепанцами, Цибуля удалился. Как только шаги затихли, снова показался Радик. Первым делом он подтащил к стене колченогую табуретку, вскарабкался на нее и щелкнул выключателем. Свет погас. Радик зажег фонарик, спрыгнул на пол и, освещая путь ярким лучом, вошел в темную воспитательскую. Луч вырвал из темноты диск телевизора, плакат, пустую вешалку. Очень довольный Радик загадочно и весело покосился на вешалку, выскользнул в коридор и, продолжая играть фонариком, проследовал в отделение для малышей.

Тем временем в дежурном отделении Борис Борисович успокаивал двух плачущих белоголовых девочек, одетых в одинаковые серые пальто и очень похожих друг на друга. Старшей можно было дать лет двенадцать, младшей — шесть. На скамье у стены притулился, прижав к груди огромный альбом с марками, взъерошенный скуластый мальчишка лет тринадцати в зимней куртке и прислушивался к разговору

— Кто это глупость такую вам наболтал? Никто вас под нуль стричь не собирается. Под машинку стрижем только грязнух. А у вас все в порядке. Верно, Мария Сергеевна?

— Конечно, — ответила дежурная в белом халате.

— Как тебя зовут? — спросил он старшую девочку.

— Сабина.

— А сестру?

— Ева.

— И что же, вы обе в балетной школе учились?

— Обе.

— Так это же замечательно! Мы как раз готовим выступления к праздникам. И нам не хватает балетных номеров. Дефицит. А ты, паренек, что умеешь делать? — неожиданно обратился воспитатель к скуластому мальчишке.

— Ничего не умею, — раздраженно ответил тот.

— Ишь, какой ершистый. А зовут тебя как?

— Толей Васильевым.

— А меня Борисом Борисовичем. Запомнить легко, верно? Я воспитатель. Не умеешь — научим! Ну, пошли устраиваться. По правилам надо сейчас заполнять анкеты, заводить на вас целое дело. А вы устали. Поэтому все будем оформлять с утра. А потом начнем репетировать номера. Все будет хорошо, вот увидите. Главное, не вешать нос на квинту. Согласны? Ну, вот и отлично.

Все вышли во двор. Васильев зачем-то спросил, потирая отсиженную ногу:

— А сколько времени?

— Поздно уже.

Ногу по-прежнему покалывало. Васильев поглядел по сторонам. Просторный двор освещался ярким фонарем. Забор был настолько высок, что мальчику почудилось, что он на дне огромного колодца. Посреди двора были вкопаны бревна, сбитые П-образно. На перекладине болтались гимнастические снаряды: кольца, шест, темный толстый канат, разбухший от дождя. С него редко и тяжело отрывались капли, звонко шлепались в черную лужу. Неподалеку стоял турник, мокрый глянцевый «козел».

— Ничего страшного... — шепнула Сабина Васильеву. — Никаких решеток.

— Даже скульптуры пионеров с горнами стоят. Как в пионерлагере, — так же тихо сказал Васильев.

— Быстрее, быстрее, ребята! Успеете еще, наглядитесь, — сказал Борис Борисович. — Ты, Васильев, подожди, я девочек устрою в их отделении, во флигеле.

Васильев зевнул и примостился на скамейке. Ждать пришлось недолго. Борис Борисович вышел, осторожно прикрыв входную дверь. Поежившись от прохлады, он сунул руку в карман кожанки и недоуменно вытащил записку Радика. Подойдя к фонарю, медленно, с трудом разобрал детские каракули:

«Письмо маиму васпитателю. Дарагой Борис Борисыч! Я вам опять наврал как всигда. Я украл титрадку у Вовки Маздревича не из тумбочки, а из чимадана. Падарю ему чистую. Больше врать вам не буду. И рибятам тоже. Никому ни буду. Радик Осинский. Ваш воспитанник. Писал — тарапился чуть со стула ни свалился».

Борис Борисович громко рассмеялся.

— Вы что? — удивился Васильев.

— Ничего. Просто надо обучить грамоте одного паренька. Ну, двинули, что ли?

Каждый день в шесть часов утра Левкин сосед летчик Алексеев стучал перевернутой щеткой в пол своей комнаты. Он стучал в любую, даже самую промозглую погоду, предупреждая Левку, что будет стоять и ждать его на крыльце в одних трусах и тапочках на босу ногу.

— Ну что? Побежали? — неизменно произносил он одну и ту же фразу.

И оба они по счету Алексеева: «Раз, два, три!» — срывались с места и мчались наперегонки мимо корпусов по двору.

Первое время жильцы авиационного городка удивлялись такому чудачеству, смотрели на Левку и Алексеева как на сумасшедших, но со временем привыкли и перестали обращать внимание. Отец, бывало, только посмеивался. Радик смертельно завидовал, мать сперва возмущалась, ахала, потом махнула рукой.