Николай Евдокимов - Конец ночи

Люди, вышедшие из автобуса, гуськом направлялись через шоссе, к университету за девушкой-экскурсоводом, которая, как заботливая воспитательница детского сада, поминутно оглядывалась назад, грозно призывая их не отставать. Катя глянула им вслед, но махнула рукой.

— Догоню. Рассказывай, как живешь.

— Замечательно живу, — ответила Мотя и, будто давно ждала этого вопроса, сразу торопливо заговорила, захлебываясь от гордости и самодовольства.

Она рассказала Кате об Алексее Сергеевиче, уехавшем в Индию, и об Ольге Ивановне, выступавшей по телевизору, и о знакомых индийцах, и о Вере-бригадире, и даже о доме, в котором живет, самом большом в районе, и о квартире с горячей водой, мусоропроводом, телефоном, и о Леночке, собирающейся лететь на Марс. Говорила она так, словно это именно она, Мотя, выступала по телевизору, ездила в Индию, строила дом и собиралась лететь на Марс, словно это она, Мотя, была хозяйкой квартиры и ей одной оказана честь жить в самом большом доме.

Катя сначала слушала с интересом, а потом облокотилась о розовый гранитный парапет и стала смотреть на Москву.

— Ты о себе расскажи, как ты-то живешь? — спросила она, когда Мотя наконец выговорилась.

— Вот глупая, — искренне удивилась Мотя, — а я тебе про что толкую?

— Значит, ты по-прежнему в домработницах?

— Угу, — радостно подтвердила Мотя.

— А я-то думала…

— Не, я не пошла на производство. Чего там не видела? Ну, а ты как живешь? На ферме все?

— На ферме. — Катя вдруг оживилась, и отчужденное до этой минуты лицо ее подобрело. — Ты помнишь, Мотя, у меня телушка была Партизанка? Ну, такая, с белым пятнышком на лбу? Она, знаешь, теперь рекордистка.

— Да ну, ишь ты! — скорее из вежливости, чем искренне удивилась Мотя. — Замухрышистая такая ведь была…

Моте не очень интересно было все это слушать, хотя и делала она ужасно заинтересованный вид. Ей не терпелось спросить про Саньку Жмыхова, но у нее не хватало духу. Она размышляла, как бы сделать это подипломатичней, но, так и не придумав ничего, изобразила на лице скучающее равнодушие и сказала:

— Санька Жмыхов как-то в Москву приезжал. Видела я его: чудной! Как он там?

— Жмыхов-то? А ты разве не знаешь? Он ведь техникум в Орле окончил, агрономом у нас работает. Его теперь Александром Ивановичем все величают.

— Да ну? — Мотя даже обомлела. — Врешь! — И неожиданно она почувствовала, что очень устала, что давно не ела, что ей зябко. А Катя безжалостно продолжала:

— Он ведь женился недавно, Груню Макарову взял.

— Ну, а сестра моя как живет? — только затем, чтобы хоть что-нибудь сказать, спросила Мотя. Но она уже не слушала, что ответила Катя. Лишь одного ей сейчас хотелось — поскорее уйти. Никогда не могла она предположить, что Санька Жмыхов останется так близок ее сердцу.

Увидев возвращающихся к автобусу экскурсантов, Мотя почти с радостью воскликнула:

— Вот и твои идут! Опоздаешь… Ты еще в Москве ведь будешь? Ко мне заходи. Телефон запиши.

Автобус взревел мотором, какая-то женщина, высунувшись из окна, звала Катю, девушка-экскурсовод сердито махала ей рукой. Катя чмокнула Мотю в щеку, вскочила на подножку и, уже стоя в автобусе, торопливо записывала телефон, который прокричала ей Мотя.

…Мотя шла домой. Так и не покаталась она на речном трамвае, но даже если бы у нее и было время, все равно бы вернулась домой: она очень устала сегодня. С той минуты, как автобус увез Катю, Мотя почувствовала облегчение, но странный охвативший ее озноб не проходил.

Она думала о Саньке Жмыхове, навсегда ушедшем из ее жизни, о Саньке, ставшем агрономом. Она представляла рядом с ним Груню Макарову, а видела не ее, а себя, Мотю. Это она, Мотя, жена уважаемого человека, Александра Ивановича Жмыхова. Это их новый дом блестит на солнце зеленой крышей, это она, Мотя, сзывает кур у крыльца, это она срывает яблоки в собственном саду и сажает тесто в поющую огнем печь. И только ей одной на берегу реки под звездами играет Санька на баяне жалостливые песни про любовь.

Мотя уже подходила к дому, когда брызнул веселый грибной дождик. Сверкая на солнце, он прошелестел по деревьям, по траве и, обмыв тротуары, умчался куда-то в сторону Внукова. Мотя переждала его под козырьком кинотеатра. Теперь и ей стало весело, беззаботно, будто дождик только и явился затем, чтобы смыть все ее печали. Она увидела Аню, идущую через улицу, и бросилась к ней.

— Ой, Анька! — счастливым голосом, полным восторга и гордости, крикнула она. — Знаешь, кого я сейчас встретила?