Сигизмунд Кржижановский - Воспоминания о будущем [избранное из неизданного - сборник]

— Это что. А вот шестиглазый наш, знаешь, чуть встретит, наставит на меня окуляры, сверху пенсне приладит, да еще свои два и: «Таете, говорит, как дрожжа в хлебе, вычитаемое из уменьшаемого, глядь, одна разность останется: кости на усых, мясо заместо них».

— Скажут тоже. Писатели, понятно: привыкли, чтобы построчно — я тебе слово, а ты мне копейку. А ты тут вертись, как скаженный…

И официант, балансируя подносом, торопится к — протянутым навстречу рукам столовников.

— А вы знаете, — говорит мой случайный сосед по столику, щупая красными, припухшими от холода пальцами ребристый стакан с бледно-зеленым чаем, — Илья-то наш, барабанное пузо, оказывается, еще и психолог. Да что там, философ — иначе и не назовешь. Вчера тут один шваркнул ложечку из стакана, да и: «На какого черта мне ваша ложечка, будь их хоть дюжина, если сахару тут ни сахаринки». А хоз наш ему: «Не волнуйтесь, товарищ, ложечка — она с психологией: помешайте ею разик-другой, и покажется, будто в пустой воде вроде как сладость появилась: Условный рефлекс не нами выдуман — вашим же ученым братом, так сказать». Тот только рот разинул. И в другой раз, неделю тому это было, прохожу я коридорчиком мимо бухгалтерии; столовая уже закрыта (задержали тут меня), парадное на болтах, ну, я через черный. И представьте себе, сидит наш Илья Ильич в уголку под пятнадцатисвечной лампочкой и что-то на счетах отщелкивает. Тут же, рядом, бумажка — и на ней цифры лесенкой. «Что это вы колдуете?» — «Да вот, — говорит, — хочу прикинуть, так, закругленно, в тоннах, насколько похудела старуха Европа». — «То есть как?» — «А так, если взять ее, Европу эту самую, по числу ртов, учесть снижение веса и качества пищи, то выходит, что средний европеец должен бы сдать в теле приблизительно на — тринадцать — пятнадцать процентов. Поскольку справочник нам говорит, что норма, отпущенная человеку природой, вертится около четырех пудов… Дальше, тут уж думают цифры да табличные показатели. Тут складываем, пристегиваем два нуля, так, и выходит, что вся наша Европушка тянет на весах меньше прежнего, если взять до первого выстрела, примерно на вот на столько тысяч тонн меньше». И показывает мне вереницу закорючек и сам смотрит закорюкой.

Однажды я застал Илью Ильича за произнесением не застольной, а «междустольной» речи. Он стоял меж трех столиков, несколько даже загораживая дорогу циркулирующим официантам; левая рука в кармане, правая занята отсчетом аргументов на пальцах. Мизинец и безымянный были уже отогнуты (я опоздал), очередь была за средним.

— Вчера вот холодом загнало в кино. Дай, думаю, посмотрю и на смотрящих, и на смотримое (голос завхоза чуть запнулся на искусственном слове). И что же мне было предложено? Что вот эта скатерть, что экран — как родные сестры. Да-да. Показывали «Грозу» по Островскому, ну, и не знаю еще по кому. И представьте себе: Катерина — любовь — волжская ночь, все это вполглаза; а вот как дошло до свадебного ужина: бутылка да тарелки, ну и вареное-жареное, — темнота загудела, все — в оба глаза. Да, изголодался народ. И не столько брюхом, сколько мозгом. Вот вам, писателям, об этом надо бы… Или в другом фильме: «Пастух и свинарка». Лозунг там: «И свиньям никак без теплого помещения». В таком роде, н-да. А человека надежда греет.

Илья Ильич не любит неплательщиков. Особенно «жидких». «В пшене вера, — говорит он, — в пшеничной нет». Да у нас и водка некрещеная…

— То есть?

— В воду ее не окунали. Чистая. Выпил — заплатил. По платью встречают, по плате провожают. А то… Вот возьмите крематорий. Я там неподалечку живу. Выйдешь из дому утром, глянешь: дымит? Дымит. И все там аккуратно. Наведался в контору: на столе стеклянные урны, для показу — сквозь стекло прах, натуральный, с упрямой косточкой, что никак тебе недосгорает. «А это вы за что же их, — спрашиваю, — по столу мытарств?» — «Неплательщики», — отвечают. Вот это молодцы. Так бы и у нас. А то…

Иногда завхоз появляется на чтениях и докладах. Сядет в уголку, молчит. Впрочем, один раз заговорил.

Обсуждали только что прочитанную рукопись. Одни находили, что автор смотрит на мир сквозь розовые очки, другие, что не сквозь розовые; кто-то процитировал Льва Толстого, якобы предлагающего миросозерцателям синие очки рассудка.

Илья Ильич встал и негромко спросил:

— А не попробовать ли простым глазом?

И, не выжидая даже паузы, направился к двери. Несколько голосов останавливало его: «То есть как?» — «Развейте мысль!» — «Возражаю!»