Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Это вы, значит, так красиво пели?.. Я на ваш голос и спустилась.

— Оттуда? — Вера кивнула на вершину горы, где стояла господская беседка и собрался пикник. — Что ль заскучали со всеми?

— Заскучала…

— Вот и я со своими. А тут мой Убег.

За разговором барышня и из родника попила, а когда Вера с мешками собралась уплывать, взяла ее за руку:

— Мне с вами так чудесно, что и отпускать не хочется! А что, если вы… Если вас отец ко мне в город отпустит? Не даром, конечно, ему заплатят… А вам — нет, нам с вами! — будет чудесно. Вы очень простая, красивая. Я, кажется, целый век вас знала и любила!

Больше, пожалуй, никто Вере Ивановне за всю ее жизнь таких слов не сказал. Ни муж, Иван, — а уж он-то в Вере души не чаял. Ни сын с дочерью. Наверно, стеснялись. А может быть, не умели. Ведь, чтобы их сказать, надо человека понять, всего разглядеть. А кому из них был досуг тетю Веру понимать да разглядывать?

От людей, верно, много добрых слов переслушала — но простых, как «спасибо». Сделала что-то хорошее и услышала. Чего удивительного? А вот чтобы сразу за душу взяли да самой себе показали, такого не было.

И не обрадуйся тогда Верин отец случаю сбыть в служанки одну из «телок», она и сама сбежала бы за этой странной барышней — хотя бы потому, что, поверив в нее, сердечным ее словам, вдруг поверила и в себя, угадала, что может быть сильной, на зависть всем раскрепощенной, смелой.

Так думаю я сейчас. А в детстве от ее рассказов у меня будто двоилось в глазах, и не раз то во сне, то наяву я видел красивую девушку, плывущую ко мне в лодке или идущую навстречу с серпом, которая вдруг превращалась в тетю Веру — похожую на ту, какой предстала она передо мной с тяпкой на своем огороде.

Ее тонкие волосы изрядно припорошила седина, в глазницах потемнела и съежилась кожица, к маленькому рту с обесцвеченными губами спускались две глубокие морщинки. Отстранившись от меня, тетя Вера вдруг сделалась вялой, медлительной. Сняла паутину с яблони.

— Червей полно… И вот невидаль! На ниточках… Парашютисты…

Сухим комком земли замахнулась на курицу, норовящую сквозь щель между жердочек пролезть в крохотный огород.

— Нахалки… Лучку я там грядку посеяла, редисочки…

Взглянула на брошенную тяпку:

— Картошку окучиваю… Глазками сажали, а взошла. Зойка утром подмогнула чуток и умчалась на завод…

Тетя Вера устало привалилась к стене дощатого сарайчика, прикрыла глаза, но тут же спохватилась:

— Чего ж мы стоим? Пойдем в дом.

Голыми, привычными к огню руками сняла кастрюльку с керосинки, передником обмахнула табуретку.

— Садись…

Сама присела к другому краю стола, взглянув за окно, посетовала:

— Ничего в саду не уродится… Болеет сад — беспризорником в войну оставался. У яблонь ветки переломаны, одну помоями залили — сохнет. Без нас тут проходной двор был: кто только не жил. — Обвела взглядом потолок. — И дом рушится. Жучок какой-то завелся, все в труху мелет. — И вдруг, опустив руки, призналась: — Устала я, Вася! Пока по Сибири моталась — ничего, тянула, как все. А вернулась домой — раскисла. Ноги болят, поясницу ломит. Опять завхозом в пионерлагерь зовут, а я отказалась — не могу. Сил моих больше нет!

Она опустила голову и, помолчав, исподлобья взглянула на меня:

— Дома-то у тебя как?

Я пожал плечами, не знал, что и ответить: про дом я уже начисто забыл.

— Мать есть мать, — задумчиво сказала тетя Вера. — От нее, как от себя, не сбежать… Обрадовалась хотя бы?

Я снова пожал плечами. Она подождала ответа. Потом пристально заглянула мне в глаза:

— Домой, вижу не торопишься? А, Вась?.. Ладно! — Прихлопнув по столу ладошкой, она будто враз помолодела, легко поднялась с табуретки. — Ладно, Вася! Может, так и надо! Мы сейчас что-нибудь скомбинируем… Мы такое придумаем, что… Я кое-куда сбегаю, а ты меня жди… Только обязательно!

— Куда вы, тетя Вера, зачем?

Вскочив, я одернул китель и сразу почувствовал в нем что-то лишнее. Это были деньги. Тугая нераспечатанная пачка кредиток — выходное офицерское пособие — давила на грудь. Я не помню, как вынимал ее из кармана, но помню, как от облегчения и полухмельной радости нес какую-то околесицу.

Тетя Вера с любопытством повертела пачку в руках.

— Отродясь таких денег не видывала. Офицеров хорошо провожают. А Олег Зойке туфли привез — каблуки уже поехали! — и все.

Она осторожно положила пачку на стол и убрала руки за спину.

— Спрячь. Матери отдашь.

— Матери?!

Откажись тетя Вера от денег начисто, что-нибудь рухнуло бы в моем отношении к ним — к Пролеткиным. Но она, оглядев меня с пристрастием, строго, призналась: