Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

Эти же идеи, мечта создать летопись судеб народных — судеб человеческих — одухотворяли Петра Проскурина, создателя романов «Исход» (1966) и «Камень-сердолик» (1968). Романы эти — оживший голос партизанского набата, голос Брянских лесов в дни партизанской страды. «Видели они (Брянские леса. — В. Ч. ) и летучие отряды половцев, и неисчислимые орды Батыя; рвались и навсегда увязали в них и нашествия с Запада. Многие народы уже закончили свой исторический путь и рассеялись в дымке прошлых эпох, а Брянские леса все стоят и стоят», — писал Петр Проскурин о великой воле к жизни, сокрытой и в этом уголке России (Сотворение судьбы — «Советская культура», 1980, 8 июля).

Читая роман «Исход», не просто переносишься мыслью и чувством в осенние ночи 1941 года, в отряд капитана Трофимова, бывшего окруженца, и в атмосферу схваток с карателями, постоянных утрат и лишений. Что вело людей на борьбу? В каждом индивидуальном случае?

Интереснейший народный характер создал писатель уже в первых главах романа — характер Павлы Лопуховой, крестьянки из села Филипповка, которая первой бросила вызов врагу.

Что привело ее в отряд?

В тот момент, когда ее, в числе жителей Филипповки, вели на расстрел, она единственная в гудящей толпе расслышала в горящей своей избе крик трехлетнего сына Васятки. Это страшное потрясение. Она с тех пор долго, «почти каждую ночь по нескольку раз просыпалась с коченевшим сердцем и не могла продохнуть — она слышала тот, последний , крик сына, мучительно вслушивалась, крепко зажмуривала глаза, стараясь заснуть, надеясь снова услышать его голос во сне».

Павла в первые недели помрачена горем, безумная идея убить некоего «главного» немца владеет ею. И писатель очень точно, психологически прозорливо воссоздает ее решение. Предмет рождает идею, как небольшой уклон создает «течение» воды. Павла случайно наткнулась «на старый заржавевший топор и долго рассматривала его, потом подняла, провела по щербатому острию пальцем и, забыв, зачем она сюда пришла, долго стояла неподвижно, даже улыбалась заветревшими, шелушащимися губами»… И вот, уже одичавшая как лесной зверь, этим же заржавленным топором она убивает зазевавшихся, отставших фашистских солдат, сея страх, порождая среди врагов фантастические предчувствия, толки, даже легенды о «черной ведьме». Это не патриотизм еще, а месть отчаяния, инстинктивная реакция на фашизм.

В неосознанном порыве ненависти и мести Павлы, правда, уже присутствовало начало всеобщей, объединяющей народ силы. Она помогла другим осознавать необходимость борьбы с врагом любыми средствами. Она, первый сорвавшийся с горы камешек, влекла за собой другие, сдвигала их, как лавину, с места… Легенда о «черной ведьме» окрыляла людей. И когда героиня явилась в отряд Трофимова, то командир, не желая брать ее, испытывает все же в разговоре с ней ощущение непреклонной, словно из земли идущей силы: «…уже тогда он знал, что будет по ее , и для нее не важно, что думает он, Трофимов , главное для нее свое решение, и она может сидеть вот так на стуле неделями и молчать; вывези ее из лесу, она вернется и раз, и десять, но от решения своего не отступится» (разрядка моя. — В. Ч. ).

В лихорадочном, стремительном темпе развиваются события и драмы партизанской жизни.

Борьба партизан с карателями, необъявленный поединок гуманиста Трофимова и садиста Зольдинга — это борьба двух жизненных философий, борьба звериного индивидуализма, бездушного национализма с человечностью, мужеством советских патриотов. И большой победой реализма П. Проскурина является эта глубина замысла, изображение войны как великого противостояния гуманистической и варварской философий.

Роман «Судьба» (1973) — первая часть дилогии Петра Проскурина, завоевавший признание миллионов читателей в нашей стране и за ее рубежами, обретший благодаря работе кинорежиссера и актера Е. Матвеева вторую жизнь на киноэкране, — создавался в условиях, когда началась решительная перестройка былой русской деревни, «индустриализация» русского поля. Старая деревня безвозвратно уходила в прошлое. И писатели, чье детство и юность прошли в русской деревне 30—40-х годов, со старинными «журавлями» — колодцами у бревенчатых изб, с добродушными крестьянскими лошадьми, работающими уже рядом с тракторами, с хлебом домашней выпечки, с поэтичными, хотя и нелегкими трудами на пашне и сенокосах, оказались в современном литературном процессе неожиданными счастливцами. Они вдруг — как последнее поколение, выросшее в этой, ушедшей ныне, деревне, — стали обладателями богатств, уже недосягаемых, недоступных другим. Муки нужды, лишения и утраты суровых предвоенных, военных и послевоенных лет, даже тяжесть былого деревенского труда — чаще всего ручного, безмашинного — как-то улетучились, перестали быть острым, почти болезненным ощущением. Зато обнаружилось (и творчество П. Проскурина, Вас. Белова, Ф. Абрамова, В. Астафьева, В. Шукшина, С. Залыгина, В. Распутина, Е. Носова, М. Алексеева, И. Акулова и ряда других современных русских прозаиков убеждает в этом) редкое богатство неповторимых впечатлений, удивительный «слух» на народную, очень колоритную речь, обилие невымышленных сюжетов, на редкость предметное видение мира.