Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

Однажды, когда со стороны кладбища, как и в первую ночь, слышались глухие выстрелы, Крамке сказал, будто обращаясь к самому себе:

— Все-таки большевики — фанатики. Но самое страшное заключается в том, что свой фанатизм они передали миллионам людей. Тому, кто долгое время близко соприкасался с большевиками, нельзя верить ни в чем. — Он взглянул на Анну и улыбнулся: — О вас я не говорю, фрау Анна. В вас я почему-то не чувствую врага… Я не ошибаюсь?

Она то ли не сразу поняла смысл его слов, то ли не знала, что ответить. И создалось впечатление — у нее создалось, Крамке об этом, даже не подумал, — что в ее молчании кроется какая-то затаенная мысль. Анна вскинула на Крамке глаза и с запоздалой поспешностью-проговорила:

— Я никогда не хотела быть чьим-то врагом. И сейчас этого не хочу, поверьте мне…

— Если бы я не верил вам, фрау Анна, — слегка задумчиво ответил Крамке, — я не стал бы брать вас и вашу семью под свою защиту. Жена летчика, жена большевика… Не скажу с уверенностью, что я ничем не рискую.

— Спасибо вам, — Анна сцепила на груди пальцы, глаза ее повлажнели. — Спасибо вам, я никогда не забуду того, что вы для меня сделали, господин Крамке…

Он подошел к ней и положил руки на плечи:

— Может быть, просто Ганс? Ну, Анна? Неужели вам так тяжело назвать меня по имени?

Приблизив свое лицо к ее лицу, он заглянул ей в глаза, и по его взгляду она поняла все. А может быть, она поняла это давно, только все время старалась обмануть себя? «Я не уверен, что ничем не рискую…» А она? Она хорошо помнила и черную лужу, и раскинутые в стороны руки Лизы Коробенко, и слова Крамке: «Обыкновенная ночь войны… Таков суровый закон войны, фрау Анна…»

Он почти без усилий увлек ее к дивану.

— Посидим, Анна… Или прилягте, а я посижу. Вот так… У вас такая нежная кожа, Анна. И мне кажется, что я схожу с ума… Вы не будете возражать, если я поцелую вас?..

Закричать? Позвать на помощь мать?

— Не будьте такой холодной, Анна, мужчины этого не любят. Вы плачете? Отчего?..

Откуда взяла силы Лиза Коробенко? Господи, дай мне столько же сил, чтобы я могла защитить себя! Почему я такая беспомощная? Почему я так боюсь? У Лизы Коробенко не было своего Алешки, плоти и крови ее… У Лизы Коробенко не было Клима, любви и надежды ее…

— Вы настоящая женщина, Анна. В вас есть что-то такое, что очень волнует… Ну, перестаньте же плакать! — Он, кажется, начинал злиться…

Выл ветер… И опять — глухие, разрываемые ветром выстрелы… И крики в предсмертной тоске.

— Я не плачу… Я не буду плакать.

— Когда я была совсем маленькой — вот такой или чуть побольше, — Инга показала рукой на метр от земли и улыбнулась, — мать впервые прочитала мне «Хозяйку Медной горы» Бажова. Если бы ты знал, Алеша, какое это произвело на меня впечатление! Мать рассказывала, что я три дня ни с кем не разговаривала, а потом заявила: «Я тоже хочу быть хозяйкой Медной горы! Вот пойду отыщу такую гору и стану там хозяйкой!» И представь себе, действительно ушла из дому и отправилась на поиски. Вон туда-а! — Инга протянула руку в сторону прикрытых дымкой Уральских гор и умолкла.

Алеша спросил:

— Нашла?

— Нашла. Добрую порку от отца. Он с соседями целые сутки разыскивал меня в горах, а когда нашел… В общем, досталось мне.

Алеша засмеялся:

— Мне почему-то кажется, что тебе доставалось очень часто.

— Не больше, чем твоей Ольге, — ответила Инга. — В разных проделках она не уступала ни мне, ни Роману. Ты ведь знаешь, мы дружим чуть ли не с пятого класса. Нас так и называли: мушкетер и две мушкетерки. Особенно отличался Роман…

Инга, что-то, наверное, вспомнив, улыбнулась. Потом сказала:

— Как-то раз, это было уже в девятом, на уроке математики я зашилась с задачей. Подсовываю Роману свое решение и говорю: «Быстро пиши, где ошибка». Он взял мой листок и на обратной стороне стал что-то писать. Долго писал, вот-вот звонок, я, конечно, нервничаю, а Роман все пишет. Посмотрит на меня какими-то странными глазами, напишет что-то и опять на меня уставится. Я Опять толкаю его: «Ну скоро?» Он шепчет: «Не спеши. Такие дела быстро не делаются…» Наконец, за минуту до звонка, передает мне этот злополучный листок. Читаю: «Инга, милая, давно тебя люблю, но только вот сейчас решил сказать об этом. Я знаю, ты не станешь смеяться, ты не такая, а если станешь — я тебя убью, честное комсомольское… Ответ сейчас не пиши, тебе надо все обдумать, потому что это серьезно и на всю жизнь..».