Михаил Зуев-Ордынец - Туман

Москвич удивленно и с интересом посмотрел на старика, но ничего не сказал. А Хомутов снова заговорил, обращаясь только к москвичу, но зная, что его слушают все.

— Вы думаете, после такого прорыва Илья Романыч руки поджал? Борони бог! Он в область кинулся. С кем он там разговор-беседу вел — не знаю, а врать не хочу. Но вернулся он из области не один, а с представителями. Пошли представители по болоту, смотрели, щупали, как цыган лошадь, а потом говорят: «Торфу здесь много. А ежели обмерить и вывесить болота до конца, то и еще более найдется. Но он нам не к месту, потому что в план наш не вошел».

— Не под кадрель им, ишь ты как! — ядовито пропела вдруг пожилая женщина в мужском нагольном полушубке и в белом ситцевом платке, повязанном по-старинке, «конёчком». — Не вошел в их план!

— Верно говоришь, кума, не под кадрель! — подхватил живо Хомутов. — Илья Романыч с ними в спор: — «Не вошел, так введите!» — «Не имеем права. План — закон!» — «А какой это закон, чтобы народное добро псу под хвост?! Берите торф!» — «Не возьмем! Без плану не возьмем!»

— Бюрократы, черти! — сказал негромко, но зло Шварц.

— Правда твоя, Иван Эдвардыч, в них вся и суть, — закивал разметчик. — И скажи на милость, сколько с ними ни борются, а их все невыгребная яма. Илья Романыч так их и обозвал — «тухлыми бюрократами».

— Много шума из ничего, — презрительно сказал Стеблин.

— Эх, Василий Борисович, ясные твои глаза! Без шуму и брага не бродит, — мягко возразил ему Хомутов. — Должен быть шум в настоящем деле. Илья Романыч не сахар, никто не спорит. Где бы надо в вежливой форме, он на дыбки вскидывается. Поперечного характера человек, чего уж там.

— С Ильей Романычем дело иметь — что с голым проводом высокого напряжения, — засмеялся Шварц.

— Вот видишь как! — засмеялся и Хомутов. — Но ведь и то надо во внимание принять, что и ему доставалось сверх сыта. И стращали его, и улыбочки отпускали, и неучем выставляли. А никто не догадался спасибо ему сказать, ласковым словом погладить за такое его радение к народному добру.

— Ласковое-то слово иной раз лучше мягкого пирога, — уютным голосом сказала женщина в платке «конёчком».

— А как же! — воодушевленно всплеснул руками Хомутов. — Ласковое слово большую силу имеет… Ладно. Уехали представители, надувшись, туча тучей, а Илья Романыч следом за ними опять в область кинулся. Теперь уж просил он хоть какую-нибудь копейку, чтобы разведку окончить.

— Подайте, значит, христа ради копеечку? — сделал Буськин жалостное лицо и первый расхохотался.

— Да не мешайте вы, — покосился на него москвич. — Ну, и как? Дали деньги на разведку?

— Не дали! — вздохнул Хомутов. — Положили вопрос под сукно. И привез наш Илья Романыч из области дыру в горсти.

Хомутов замолчал, но москвич нетерпеливо спросил:

— На этом и кончается ваша история?

— Какой там! — погладил старик бороду и провел большим пальцем по усам. — Слушайте далее… Закручинился, понятно, Илья Романович не на шутку. Сядет на крылечко своей бывшей конторы, смотрит на болото и думает: «Иль зачуровано это место иль, по присловью, и небо над ним досками заколочено, и солнце сюда не светит, и звезды здесь не блестят? И неужель оставаться ему на веки-вечные волчьим да комариным пустырем?»

— Зимой здесь волчий гон шибко хорош! — лихо подкрутил усы Буськин.

— Держись, серые, Буськин на волков собрался! — фыркнул Ваня Гавриков и, дурачась, прикрыл лицо снятой шляпой. А Хомутов только посмотрел на Буськина долгим неодобрительным взглядом и продолжал:

— Иль ищу я здесь, думает Илья Романович, какой выгоды для себя? Нет, хочу я одного: чтобы летели с того пустыря во все стороны свет да сила на радость и облегчение людям! Думает-думает этак Илья Романыч — да и бежит на болото новые стежки-петлянки прокладывать.

— Мы часто его на Заячьем выгоне заставали. Бугорок здесь один так прозывается, — конфузливо посмотрела на москвича женщина в платке. — Пойдем мы, бабы, по бруснику, а он сидит, голову на руки положивши. Пока не поздороваешься, не заметит.

— Задумаешься, — нетерпеливо дождавшись, когда женщина замолчала, сказал Хомутов. — Тут еще обложило его со всех сторон бедами. Припомнили ему представители «тухлых бюрократов» и подняли против него дело. Будто бы принес он казне убыток, когда во время добычи самовольно вел разведку. Большую, говорят, сумму насчитали. Плати! У них коготок остер! Зацепят — не вырвешься.

— Наш Филипп не туда влип! — захохотал Буськин, но заметив, что никто больше не смеется, прикрыл рот рукой и кашлянул.