Михаил Зуев-Ордынец - Туман

— Самые что ни на есть! — глотая торопливо очередной кусок, поддакнул Буськин.

— Теперь уж молчи, Ефим! — оборвал его разметчик. — Теперь я говорю… До революции подвизался здесь купчишка один. Ковырялась у него на болоте за гривенник в день деревенская нужда, добывала торф вручную. Горе, а не промышленность! — Хомутов махнул рукой. — Прогорел купец в пух и прах! Железная дорога, говорят, его задушила: торф грош, а перевоз — рублик. Плюнул купец на болото и пошел искать, где можно готовую крутую кашу из горшка выламывать. В другой раз вспомнили про наши болота уже в последнюю войну. Отказали району, Боровску то есть, в угле для электростанции. Район туда, сюда — и вспомнил про торф. Тогда и появился у нас Илья Романыч. Дали ему сколько-то народу, правду сказать, одних баб да сопливых мальчишек. Тоже и машин подкинули. Два экскаватора, не больше. Но у него дело закипело! Хорошо добывали, как же! Тогда и контору построили.

Хомутов заправил в колени вырывающиеся от ветра полы брезентового плаща и продолжал:

— Орудовал он всю войну и после войны года два. А как начали Боровску опять уголь отпускать, ему и подали команду: «Кончай музыку! Не нуждаемся более в твоем торфе!» А он ни в какую! «Как, — говорит, — кончать, когда мы только-только до настоящего торфа добрались? И всего-то краешек укусили! Нет, откройте, — говорит, — мне фронт работ! А вам неужель не стыдно у государства уголь клянчить, когда свое топливо есть?» И загнал он таким манером районщиков в тупик!

Когда Хомутов принялся рассказывать про Илью Романовича, разговоры в кузове стали смолкать, и сейчас все слушали разметчика внимательно и сочувственно. Молодой электропильщик, комсомолец Ваня Гавриков, сидевший в самом задке, даже крикнул, зарумянившись от смущения:

— Илья Романыч со всей ответственностью заявил: не свертывать надо добычу торфа, а расширять во сто раз! Надо строить здесь электростанцию — и будет всем нам дешевая энергия!

— Во-во! — обрадованно закивал головой Хомутов. — Иссуши меня господь до макового зернышка, сказал Илья Романыч, а не отступлю я с моего болота! Ведь так он сказал, комсомол?

Гавриков засмеялся.

— Насчет макового зернышка я не слыхал. А его статью в районной газете о местных торфах у нас все читали.

— Гляди, до газеты достиг! — разыграл удивление Буськин и, глядя на инженеров, значительно покачал головой.

— Погодите, погодите! — остановил разговор московский инженер. — А кто вел здесь разведку месторождения?

— Он, Илья Романыч, и вел. Кто же еще? — ответил Хомутов. — Он тут все прощупал, все насквозь, всякую щель, всякую трущобу. Когда добывали здесь торф, он все годы разведку производил. Бродил с рабочими по болотам, как журавель. От гнуса глаза заплыли, от костров прокоптился, как вобла, а клад нашел. Открылся ему клад, право слово! — засмеялся радостно старый разметчик.

Москвич молча вопросительно посмотрел на Стеблина. Технорук понял взгляд начальства и пожал плечами:

— С Серовым, с этим самым Ильей Романовичем, я не имел удовольствия встречаться, а статейку его в районной газете читал. Уверяет, что здесь лежит мощный торфяной массив. Доказательства — только его пылкие уверения.

Москвич помолчал и перевел взгляд на Хомутова.

— Прошу вас, товарищ, продолжайте.

— А продолжение вот каким боком повернулось. Видят в районе, что загадали они на горбатого, а получили прямого, но все же они — власть, ну и скомандовали ему: по какое место покажем, по то и отрубишь! Забираем у тебя людей и машины, а тебя бросаем на фронт народного питания. Будешь у нас в районе столовыми и чайными заведовать. А он им говорит: «Нет, на фронт народного питания вам бросить меня не придется. Я полный инвалид и выхожу на пенсию. Мне, — говорит, — некогда столовыми заниматься. Я должен с вами бороться!»

— Достигать решил! — ударив по колену, воскликнул Буськин. Изо рта его полетели крошки.

— И чего ты все жуешь, Ефим? — поморщился Хомутов. — Даже людям слушать мешаешь.

— Колбасу, — захохотал Буськин, довольный тем, что привлек всеобщее внимание. — Такая прочная попалась, спаси бог! — он сыто поцыкал зубами, вытер рот рукавом и добавил снисходительно: — Стреляй дальше, Хомутов. Колбаса, слава богу, кончилась.

Но разметчик молчал, то собирая в кулак свою ватную бороду, то распуская ее веером. Так, с бородой, зажатой в кулак, и глядя в пол, он сказал негромко и словно бы не к разговору:

— Ежели какая мечта ляжет человеку в душу — конец! Заболеет этим человек. Я так считаю.